Елена Свительская - Песня моей души [СИ]

Расчёт удался — тарелку с мухой забрали, но я показательно несколько ложек этой неприятной, то есть, «замечательной» пакости съел. И теперь меня могли принять за обычного мужчину. Хотя и «махрового чистоплюя», коим меня нарёк негодующий Роман. Эх, прости меня, Алина, за мой дурной спектакль!

В последующие дни я просто боялся за свою жизнь, мол, что яд ещё не весь сошёл. А то мне после супа с мухой стало как-то дурно. Да и… Алину было жаль подставлять с едой, она же так старалась, готовила. Тем более, что несчастная девушка ещё и любила меня, такого привереду.

— Кан, ты опять жрёшь овощной салат? — полюбопытствовал как-то Роман, — Я боюсь за тебя, парень! Так ведь недолго и ноги протянуть.

— А я очень люблю репу, её горький терпкий сочный вкус, — улыбаюсь, — Кстати, мы тут с Алиной придумали изумительный суп из трав и корня лопуха. Хочешь попробовать? Готов поспорить, что ты такой вкус ещё не знал!

Хозяин с ужасом посмотрел в мою тарелку:

— Да то самый обыкновенный сорняк!

— В природе нет сорняков — и от каждой травы есть своя польза для мира и человека.

Эндарс оторвался от поглощения поджаренной куриной ноги и посмотрел на меня крайне заинтересованно. Неужели, он всё-таки понял?..

С усилием притворился спокойным. Уточнил:

— Я много лет изучаю растения и всё более убеждаюсь в словах моего первого учителя. Ну, что в природе нет сорняков. И вообще ничего ненужного нет.

— Много лет? — недоумённо уточнил Роман, — В твои-то двадцать три? Ну, от силы двадцать пять.

Я мысленно треснул себя по голове. Это ж надо было забыть о моём лице! Но всё-таки попытался выкрутиться:

— Когда молод, каждый год для тебя граничит с вечностью.

Эндарс и Роман долго, мучительно долго, пялились на меня. Хозяин проворчал:

— Ну, я всё понимаю, Кан, когда ты вот такой тощий и слабый мужик, то выделиться можешь только языком, который хорошо подвешан. Хотя тебе повезло — природа ещё и смазливой физиономией тебя одарила, — насмешливый взгляд на мои плечи, — Хотя и тело худовато…

Маг улыбнулся так, что меня пробил озноб. Значит, он уже понял. Сейчас выдаст.

— Но вот что странно: каждый раз, когда Кану предлагают мясо, что-нибудь да и случается, — Эндарс насмешливо сощурился, — Не то муха утопнет именно в его тарелке, не то волос залезет в кастрюлю — и окажется именно в порции этого болтуна — не то у него живот прихватит — и в итоге Кан ни кусочка мяса не съест, ровно как и бульона мясного супа ни капли не попробует.

И? Выдашь ты мой секрет или нет?..

Ехидно улыбнувшись, маг припечатал:

— Скоро, когда Кану опять предложат мяса, по небу начнут синие коровы летать или зелёные драконы. И он первым кинется к окну и будет пялиться на небо до следующего утра.

Проворчал, прикидываясь крайне рассерженным:

— Я боюсь, что яд ещё действует. Сдохнуть не хочется, знаешь ли.

Эндарс долго молчал. Паузу намеренно выбрал побольше, бьющую по нервам. Потом последовал удар под дых:

— Я разглядел, что муха-утопленница была вдобавок и пришиблена.

Ну, я не хотел её мучить! Правда, не хотел! Но она не желала топиться в супе, когда Алина вышла из кухни, а я до того вымотался, на рассвете бесшумно гоняясь за ними по кухне, что нервы и не выдержали. Ну и хрястнул муху ложкой. А потом спрятал в рукаве и, проявляя чудеса ловкости, в своей тарелке утопил, пока хозяева и маг смотрели не в мою сторону.

Белобрысый лукаво продолжил:

— Хотя, может, я ошибся? Может, не правильно разглядел…

Я было выдохнул спокойно, но…

— Наверное, мухи, которых в этом доме никто не убивает над посудой с едой, уже в дохлом виде или полуживом состоянии прилетают в наши тарелки, — осклабился Эндарс, — Вот как эта, из тарелки Кана. Чудеса в решете, не иначе…

И все они уставились на меня с величайшим интересом. Сероглазый мужчина нанёс последний удар:

— Ты так упорно не ешь мяса, будто тебя от него тошнит!

Наши взгляды столкнулись как два клинка. Кажется, он меня ненавидит. Вот, не смог долго свою ненависть скрывать. Может… он понял, что это я его отправил в запечатанный овраг? Но мог хотя бы пощадить, раз уж столько возился с ним после его снадобья! Или… или он сейчас назовёт имя моего народа? И будет торжествующе смотреть на меня, как на размазанную по стене муху? Алина растеряется. А Роман скептически посмотрит на моё лицо, будто представителей моего народа видит пачками по сто штук ежедневно. Хотя, может, тоже удивится.

Эндарс молчал. Молчал, улыбаясь. Не отводя от меня взгляда. Мол, ну, каков будет твой ответный удар?

Я предпринял последнюю попытку защититься. И, призвав на помощь весь мой талант и накопленное с годами мастерство, рассказал душещипательную историю.

Мол, в детстве мы были очень бедными. И у нас была только одна курица, в которой я и мои сёстры с братьями души не чаяли. А папу нашего забрали на войну. Мы считали его погибшим, а он только попал в плен. И с трудом сбежал, прибив две дюжины врагов — первых подхваченным с земли камнем, других — забранным у убитых мечом. В этом месте глаза Романа зажглись, так что я прибавил подробностей о нелёгком пути отца из вражеской страны на родину: дюжину трудностей, пару угроз для жизни, сбитые в кровь ноги, не взирая на боль в которых, отец упорно шёл домой и ещё несколько десятков приконченных врагов. Ну, а когда папа наконец-то вернулся, наша единственная корова уже сдохла, а свинью и овец уже съели — каждое убийство вызывало целое море детских слёз. И по случаю возвращения отца, которого уже и не чаяли увидеть живым, моя мать свернула шею нашей единственной курице, с которой я и мои братья с сёстрами очень дружили. Но все дети не смели и рта раскрыть. Во-первых, наше мнение мать не интересовало, во-вторых, мы боялись своими слезами огорчить чудом спасшегося отца. Я, любивший несчастную несушку более, чем остальные, был так потрясён её гибелью и последующим поеданием плоти бедняги, которое надлежало сопровождать с торжественным и радостным выражением лица, отца ради, что с того жуткого дня мне опротивела мясная пища. И в каждом кусочке мяса мне мерещится кусок её грудки или лапки — и у меня ком застревает в горле.

К концу моей истории, которую я щедро сдабривал подробностями, грустным голосом и некоторой сбивчивостью повествования, глаза Алины увлажнились — и она с сочувствием посмотрела на меня, а её брат громко расхохотался. Ржач у него перешёл в гогот, а тот — в истерику с завыванием и битьём кулаком по столу — посуда подпрыгивала и дрожала, суп выплеснулся из супницы, пустой на треть, да из моей полной тарелки. Девушка бросилась вытирать стол. Эндарс задумался, но коситься на меня уже перестал.

— Знаешь, Кан, враньё про яд было куда лучше, — сказал наконец хозяин дома, — Ври и дальше про яд. А то трястись так из-за давно сдохшей курицы мужику не солидно.