Карина Демина - Юся и эльф [СИ]

Иначе нельзя.

— Нет, — я тряхнула Эля. — Очнись.

А ведь следовало бы подумать. Не бывает простых ритуалов, даже то, что кажется таковым, скрывает под собой бездну. И вот она здесь, вокруг, шелестит, напевает колыбельную. Мягкая трава подбирается к моим ногам.

Приляг.

Закрой глаза. Позволь ветру коснуться волос. Мы укроем тебя.

Спрячем.

Ото всех. И от людей с их суетой и страстями, и от демонов, от самой себя. Нельзя же быть настолько беспокойной.

Можно.

Идите в… куда подальше.

— Эль, — я отвесила мужу пощечину, а потом встала на цыпочки — и вырос же он таким долговязым — и поцеловала. Ветер засмеялся.

Неужели я полагаю, что этого достаточно?

Не полагаю, но попробую. Должна же я что-то сделать. И делаю вот. Как умею, так и делаю. И получается, потому что ледяные руки сомкнулись за моей спиной, а листья там, в вышине, зазвенели.

— Получилось, — сказал этот поганец ушастый, не оставляя сомнений, что он, если не знал доподлинно, то всяко догадывался, насколько не прост этот древний ритуал. — Удивительно.

Еще как удивительно.

Я вот настолько удивлена, что прямо разрывает от удивления.

А лес смеется, теперь иначе. Он звенит серебряными голосами птиц, он играет струнами весенних ручьев, он мешает свет с тьмой, и ветер восторженно кружит над нашими голосами. Этот ветер сыплет белоснежные лепестки, которые тают, стоит им коснуться кожи и меня переполняет чуждая, но добрая сила. Я чувствую себя всемогущей.

И кажется, улыбаюсь.

Точно улыбаюсь. И Эль тоже. Он берет меня за руку, и мы идем. Куда? Понятия не имею. По высокой, высокой траве, которая едва не стала могилой, меж белесых живых колонн, туда, где света становится больше, и я закрываю глаза.

Я знаю, что не споткнусь, а если и вдруг, то упасть мне не позволят. Но свет пробивается сквозь веки, он опаляет кожу, он пробирается в кровь. И я вот-вот вспыхну.

Дура.

Что некроманту делать в эльфийском лесу? Могла бы сообразить… и Эль хорош… сейчас мой дар сгорит. И с чем останусь?

С умением составлять букеты? Или красиво вышивать? Или меня наполнит светлая сила, от которой все тело зудит? Если так, то хотя бы надеюсь, что зуд этот — явление временное. Но я не удержалась и поскребла руку, ту, которую держал Эль.

И он остановился.

— Все хорошо.

— Ты спрашиваешь или утверждаешь?

Чесалась шея.

И голова. И все тело.

— Потерпи. Твой организм перестраивается.

Ага, вот не поверишь, но я это чувствую. Очень так… интенсивно чувствую. И хочу обратно, в простую человеческую невечную жизнь. Вместо этого я просто поскреблась. И снова… и опять.

— Я хоть эльфийкой не стану?

Представила себя в длинном платье с белоснежными волосами… жуть какая.

— Не станешь, — Эль улыбнулся и обнял. — Это особое место… сюда далеко не все могут прийти. Бабушка дала ключ…

Ага, то есть, без эльфячьей бабушки не обошлось, и подозреваю, что сделала она это исключительно назло эльфячьей матушке. А мне с того что? Ничего, как выяснилось, кроме почесухи.

А в руках Эля появился кинжал.

Мой, что характерно, один из запасных, что лежали тихонько в шкафу. Черный клинок в месте, переполненном светом настолько, что того и гляди оно треснет, смотрелся мягко говоря странновато.

А в пару ему Эль достал другой нож, светлый металл с булатным узором, слегка изогнутый клинок и аккуратная изящная гарда, будто под женскую руку сделанная.

— Н-на заре своей мир не был добрым местом, — второй нож он протянул мне. — И оружие встречалось в нем чаще, чем обручальные браслеты. Или кольца.

Логично.

— А п-потому в старых обрядах м-молодожены как п-правило обменивались клинками.

Что ж… на заре мира все, выходит, было куда проще. И со смыслом. А кинжал меня принял. Я чувствовала отклик. И уже спокойно перехватив рукоять, провела краем по ладони.

Кровь.

То, без чего на заре мира не обходился ни один ритуал. И здесь кровь выглядела иначе, темная, тягучая, она казалась живой. Капли сливались друг с другом, наполняя ладонь. А потом эта кровь коснулась другой, более светлой, более яркой.

И смешалась.

И мне стало жарко. А потом холодно. И не только мне, если Эль меня обнял, а я вцепилась в него, мы так и стояли, не знаю, насколько долго.

Долго.

Теперь я слышала его. А он меня. Мы звучали частью этого места, и частью друг другу, и кажется, это было именно так, как и должно.

А потом все закончилось.

Мы не сделали и шага, но оказались перед знакомым стволом сиротки, который — я теперь знала, что спустя пару сотен лет он превратиться в белую колонну мэллорна — приветливо шелестел. Стоило коснуться теплой коры, и лес исчез.

А мы оказались во дворе.

И ладно бы одни.

На лавочке сидел лич, придерживая одним локтем миску капусты, другим — тяжелый ларец. Выглядела тварь на редкость довольной.

Поздравлять, никак, собирается?

А вот демон был недоволен. Ага, он тут между мирами растянут, а мы личную жизнь устраиваем… ничего, скоро все изменится.

Надеюсь.

Ночь на дворе.

Глухая такая. Кромешная. Самое оно для беззаконных дел. И я поплотней запахиваю куртку, силясь сдержать дрожь. Зубы стучат, но не от холода, а от осознания того, что я собираюсь делать.

Назад дороги не будет.

И пусть след останется не мой, но… я не настолько везуча, чтобы надеяться, что папенька не поймет и не предпримет мер. И вообще…

Я дрожу и жмусь к мужу, который поглядывает свысока и этак презадумчиво. И знаю, что в голове его бродят совершенно неправильные мысли о побеге. Почему неправильные? Да потому, что от себя не убежишь…

— Однажды в студеную зимнюю пору… — я заговорила, чтобы успокоиться. — Я упыря встретила подле забору…

Я шмыгнула носом и потерла его.

А холодно.

И мерзко, руку на сердце положа. Никогда-то кладбищ не жаловала, а нынешнее, если подумать, вполне себе приличным было. Как водится, в центре склепы родовые, статуями украшенные. Те белеют в ночи призраками, а вокруг встают костлявой стеной облысевшие деревья. На дорожках листву сгребли, но как-то так, что присыпала она могилки победнее. И вот с них уже торчали палки, одни с табличками, другие пустые, покосившиеся.

Я оглянулась.

В центр идти нам смысла особого не было. Старые склепы строились на совесть. Иногда я подозреваю, что люди предков своих любить начинают именно тогда, когда эти предки покоятся с миром и с гарантией. Вторая куда как важнее.

— Здесь? — Эль пошевелил носком грязную кучу листвы. — Подмести бы…

— Некогда, — я скинула сумку прямо на могилу. Кто бы там ни лежал, очень скоро он сможет самолично выразить мне свое возмущение.

Лич прошелся вдоль стены, он ковылял, все также прижимая к боку драгоценную свою ношу, сопровождаемый крысиной свитой, одновременно нелепый и ужасный.