Фаниль Галеев - О чем молчали звезды [litres]

– Ну как, не скучали в одиночестве? – встретил он с улыбкой гостя, приобняв его за плечи и проводив до кресел. – Присаживайтесь, сейчас я заварю кофе. – Он как-то хитро посмотрел на незнакомца. – Слушайте, а может быть, по рюмочке коньяку? У меня есть отличная закуска! Посидим, поговорим. Кстати, вы так и не сказали мне своего имени, но я не в обиде. Видимо, на это есть свои веские причины. Итак, коньяку?

– Спасибо, я не пью. И потом мне пора, – спокойно и невозмутимо сказал гость, словно не было ни происшествия, ни намёка профессора насчёт имени.

Как и в начале встречи, они некоторое время молча смотрели друг на друга.

– Мне надо идти! – сказал решительно незнакомец. – Вы уж не обессудьте. Я причинил вам столько хлопот. Извините.

– Вам незачем извиняться! Это я должен извиняться и благодарить вас. Будь на вашем месте другой человек, ещё неизвестно, как бы он повёл себя. Вы же действовали, как смелый, умный, порядочный человек. А эти негодяи… Раз уж поставили перед собой цель, всё равно нашли бы подходящего сообщника.

– Возможно, вы правы. Всё могло быть гораздо хуже. Но вы поверили мне, оказались человеком слова. Мне хотелось бы немного побыть с вами, но я спешу, очень спешу…

– Погодите, я сейчас вызову машину. Она будет здесь буквально через десять-пятнадцать минут и отвезёт вас, куда захотите.

– Не надо! Прошу вас, не надо! У меня свой, строго намеченный маршрут. Прощайте!

У двери незнакомец остановился.

– Чуть не забыл, профессор. – Он вынул из кармана какую-то странную трубку и протянул её хозяину дома. – Это вам на память о нашей встрече. Только будьте осторожны. Не нажмите случайно на этот стерженёк. В трубке есть игла, с помощью которой я должен был вас усыпить…

– Спасибо, но бессонницей я пока не страдаю, – улыбнулся профессор.

Они хотели обменяться рукопожатиями, но в последний миг передумали и вместо этого крепко, по-мужски обнялись, и каждый из них вздрогнул, ощутив внутреннее тепло друг друга.

Проводив гостя до ворот, профессор долго смотрел ему вслед, пока тот, помахав на прощание, не скрылся за поворотом.

Вернувшись, Закиров долго сидел в кресле, восстанавливая и оценивая только что произошедшие события. Перед ним возникало множество самых разных вопросов, ни на один из которых он пока не мог дать прямого и однозначного ответа.

Проведя рукой по усталому лицу и вспомнив, что, пребывая в состоянии дачной эйфории, не брился уже несколько дней, он медленно поднялся с кресла и направился в ванную комнату.

Профессор сразу его заметил. Это был сделанный из перламутровой кожи и инкрустированный золотыми узорами необыкновенной красоты пояс. Учёный долгое время стоял в растерянности, затем, осторожно взяв его в руки, покинул ванную и зашёл в свой рабочий кабинет.

Положив находку на стол, он сел рядом и предался размышлениям. Конечно, эта вещь принадлежала только что покинувшему его дом незнакомцу. Он был единственным из посторонних, кто заходил в ванную комнату, и лишь он мог оставить его там. Но осознанно или случайно? Странный, странный человек! Мало того что он оставил после себя столько вопросов, так преподнёс ещё и эту очередную, возможно, самую неразрешимую загадку.

Однако, какой восхитительный пояс! Этот тонкий, необычный рисунок узоров! Эта изящная, нерукотворной красоты пряжка! Эти расшитые золотом кармашки… Но для чего они?

Из какого-то ребяческого любопытства профессор, открыв клапаны кармашков, приподнял пояс над столом и потряс им. На стол, весело подпрыгивая, посыпались мелкие гранёные кристаллики. Они были такой неземной красоты, что профессор на какое-то время потерял дар речи. Боже мой, неужели это не сон? Неужели он видит это собственными глазами?

Учёный, встречавший и исследовавший за свою жизнь множество самых разных, редчайшей красоты минералов, и не предполагал, что на свете есть ещё и такие чудо-камни.

Величиной с горошину, подвергнутые тончайшей обработке, камни излучали такое тепло, такой божественный свет, что невозможно было описать это ни литературным, ни научным языком. Это было нечто выше человеческого сознания и человеческого воображения.

Откинувшись на спинку стула, профессор закрыл глаза.

Перед ним опять, словно наяву, возник образ таинственного незнакомца. Спокойный, немногословный, чуть угрюмый, откуда он явился? Из какой страны, из какого мира? Из прошлого, из будущего? Из небытия?

Вероятно, ему уже никогда этого не узнать. И никогда они уже больше не встретятся. Пройдёт какое-то время, он забудет этот день, забудет своего странного гостя. Но почему, почему ему вдруг стало так грустно, нестерпимо грустно, когда этот человек, уходя, помахал рукой и скрылся за поворотом?

Это был обычный провинциальный город. Не так мал, и не так велик. Альтакс не знал ни его названия, ни тех заслуг, которые дали ему почётное право стоять на одной из оживлённых подмосковных трасс.

Сероватый, скученный, сохранивший в себе множество старых построек, он показался Альтаксу чуть тоскливым, унылым, и, будь другое время, он, наверное, не стал бы останавливаться здесь даже на самое короткое время.

Но сейчас, при нынешнем его положении, когда он испытывал настоящий упадок физических и духовных сил, ему больше подходил именно такой город, тихий, немноголюдный, живущий своей давно устоявшейся жизнью…

Как только Альтакс, покинув дом своего сына, вышел за край посёлка, первое, что он ощутил, была усталость, та страшная, непреодолимая усталость, которая валит человека с ног, и поэтому, когда после недолгого ожидания возле него остановился пассажирский автобус, он не раздумывая сел в него. Пусть хоть к чёрту на кулички, лишь бы передохнуть немного, лишь бы подальше от Москвы, где его заклятые враги Джон и Зета наверняка уже дали следователям нужные показания и где против него, возможно, уже расставлены хитроумные сети. Попадись он в них – и ему больше никогда не увидеть ни Эндигоры, ни своей семьи, о которой он ни на минуту не переставал думать.

Эти нелюди Джон и Зета всю дорогу в Москву везли его полусвязанным в сидячем положении; он всю ночь не смыкал глаз, мучаясь от отёков, болей и тяготясь своим унизительным положением раба и пленника.

Усталость и бессонница прошлой ночи исчезли сразу, как только он встретился с сыном. На какое-то время их затмила наполнившая сердце радость. Но вскоре он понял, что это была не та радость, которая окрыляет человека, придаёт ему уверенность и силу, а радость внутренняя, сдерживаемая и тщательно скрываемая, по сути своей не радость, а скорее борьба с самим собой, отнявшая у него, возможно, даже больше сил, чем эта долгая и мучительная дорога. Он пережил минуты, когда ему хотелось забыть обо всём, броситься к сыну, обнять его, прижать к себе, как в детстве, признаться во всём, рассказать, где провёл он эти долгие годы, как жил и почему решил вернуться. Но всякий раз с огромным трудом он подавлял это желание, и борьба эта долго ещё продолжалась, даже тогда, когда он уже отдалился от дома профессора. Лишь сев в автобус, он сумел сбросить с себя тяготы дня и ощутить состояние свободы и покоя.