Оливия Штерн - Ее нежеланный лорд [= Фарфоровая бабочка] [litres]

Представив себе разъяренную и раскрасневшуюся Бьянку Эверси, Рой не стал сдерживать улыбки. Это будет, Темный побери, наиприятнейшее зрелище.

– Я хочу, чтобы ты до всех донес, – продолжил он, – что в городе убили девушку. Причем убили в хорошем доме, но так, как никому не пожелаешь. Я хочу, чтобы наши бабы поменьше шлялись по темноте. Пусть здесь ночуют. А братья-крысы пусть смотрят в оба. Мне нужен этот грязный извращенец, причем живым.

Мятый приподнял остатки бровей.

– Ваше величество… так что, искать его? Да мало ли кто девок убивает? Может, повздорили, ну и пырнул пару раз… Бывает же.

– Не дури, – строго сказал Рой, – это особый случай. Он может убить, вырезать какой-нибудь орган и унести с собой.

– Тьфу, гадость, – тотчас согласился Мятый. – Не беспокойтесь, ваше величество. Я до всех донесу, будем смотреть и искать. Поймаем и вам притащим.

Рой удовлетворенно кивнул, еще раз подставил руку для поцелуя, с трудом сдерживая дрожь отвращения.

– Э, погоди! – Он сунул руку в карман и, достав золотой, показал его Мятому. – Это тебе за хорошую службу. Сделаешь все как надо – еще получишь.

– Благодарю, ваше величество, – с достоинством ответил крыса.

Он принял монету все равно что орден, а потом, насвистывая, двинулся в общий зал.

Рой же с сожалением поднялся с кресла и отправился к себе, в королевские, мать их, покои.

Иногда ему казалось, что он куда больше привык к своей каморке, чем к великолепной спальне в доме лорда Сандора. Здесь было темно, тихо и тепло; два приобретенных артефакта отпугнули блох и клопов, так что на огромной постели, убранной шкурами, можно было отлично выспаться.

Здесь… его не беспокоили. И здесь он был королем этого маленького отвратительно-грязного и одновременно ошеломляюще-чистого мирка, где все куда более настоящее, чем среди сверкающей придворной мишуры.

Рой стянул сюртук, повесил его на спинку кособокого стула. Затем при свете магкристалла пересмотрел записки, которые ему приносили и складывали на стол.

Зевнул.

Денек выдался весьма насыщенный, мышцы наливались усталостью.

Но взгляд все равно по привычке зацепился за маленькую безделушку, что стояла на углу стола. Рой и сам не до конца понимал, зачем ее сюда принес, в то время как надо было держать в сейфе. Под стеклянной полусферой на подставке из чистого золота сидела фарфоровая бабочка, покрытая нежно-голубой глазурью. Крылышки ее были настолько тонкими, что казались настоящими. Создавалось ощущение, что бабочка вот-вот взлетит и унесется навстречу солнцу, свету и теплым ветрам.

«Могла бы взлететь, но тебе не дали. Растоптали. Оторвали крылья».

Бабочка была единственным, что осталось от матери. Она… тогда случайно увидела бабочку на витрине антикварного магазинчика. Оказалось, что эта бабочка раньше была ее, до того как… И Рой уже толком не мог воскресить в памяти лица матери, так, размытые очертания, стершиеся ощущения – всеобъемлющей любви и тепла. А вот фарфоровая безделица осталась.

Рой повертел-повертел в руках бабочку и поставил на место. Он обязательно заберет ее отсюда и будет хранить в сейфе как напоминание самому себе, что Роланд Эверси должен умереть – но умереть с осознанием того, что его род возглавит простолюдин Сандор и что именно простолюдину Сандору его избалованная дочурка будет рожать детей.

Бьянка бежала по ночному лесу, не разбирая дороги.

Под босыми ногами хрустело стекло, мелким крошевом впиваясь в ступни, и от резкой боли темнело в глазах, но Бьянка почему-то не могла остановиться. Чей-то сиплый голос нашептывал ей, что надо бежать, надо скрыться, чтобы не нашел. Кто не нашел? Она не знала. За спиной, отставая всего на шаг, двигался кто-то очень тяжелый, большой. И, захлебываясь ужасом, Бьянка успела обернуться, чтобы увидеть…

Короля. Узурпатора. Ксеона.

Она задыхалась, с трудом переставляя изрезанные в кровь ноги. А он словно и не торопился, просто шел следом и, кажется, даже не касался ступнями земли. Только вот глаз у него не было, вместо них – темные провалы, и по землисто-серым щекам багровые дорожки. И белая, неестественно белая в лунном свете рубаха заляпана черным…

– Не-е-е-ет! – Бьянка завопила что есть мочи, но из горла выполз сиплый шепот. – Нет!

А боль в ногах сделалась невыносимой. Еще немного, и она упадет.

Силы стремительно убывали, утекали водой сквозь пальцы. Но останавливаться нельзя, потому что тогда… Горло сжалось в спазме, сердце подпрыгнуло и перевернулось в груди. Тогда он настигнет ее. И с ней будет то же, что и с несчастной, мертвой Лиззи.

Хрипя, Бьянка дернула в стороны колючие ветви, раздирая ладони шипами, – и вылетела по инерции на берег лесного озера, замершего зеркалом меж холмов. Оглянулась – за ней по сверкающим стекляшкам тянулась цепочка кровавых следов. Куда теперь?

Но додумать ей не дали.

Внезапно на талию легли чьи-то тяжелые руки, холодные и твердые, как камень. Забыв, как дышать, Бьянка рванулась прочь. Железные пальцы безжалостно впились в тело, сминая так сильно, что она почти услышала хруст собственных ребер.

– Нет, нет, нет!

Изворачиваясь змеей, она все же увидела того, кто ее настиг. Как будто ударили в живот, кулаком, с размаху. Внутри все стянулось в узел, болезненный и одновременно тошнотворно-сладкий. Снова… он. Человек без лица, и только белобрысые лохмы, перемазанные грязью и кровью, торчат во все стороны.

Бьянка завопила, но на горле словно удавку затянули. Ни звука. И только руки, терзающие ее, с треском рвущие одежду. И размытое пятно вместо лица. И отчетливый запах сырости и тлена.

Он швырнул ее лицом вниз, на живот. Бьянка больно ударилась щекой о камень, ныряя в спасительную темноту… И проснулась.

Первое, что она увидела, – букет белых роз, перевязанный синей атласной лентой. Букет стоял в низкой вазе на столике рядом с кроватью, и вся столешница была заставлена склянками с наклеенными лекарскими бирками.

Взгляд суматошно скользнул дальше, вбок, вверх… Все было тихо и спокойно. Она по-прежнему находилась в собственной спальне. Светлые обои, местами выгоревшие на солнце. Нежно-лавандовые занавески на приоткрытом окне. А в углу поставлено старое кресло, и там, уронив голову на грудь, сладко посапывает верная Тутта. Бьянка вздохнула и облизнула почему-то потрескавшиеся губы. Сколько она… вот так? Явно больше, чем одну ночь.

Нахмурившись, она подняла к глазам руку, которая почему-то казалась ватной и непослушной. Кожа была бледной, сквозь нее просвечивали синие жилки. Пальцы совсем тонкие, вон, скромное колечко с александритом болтается. И вновь накатил страх. Такой, что сердце затрепыхалось в груди, а перед глазами тряхнуло серым полотном приближающегося обморока. Лиззи… там ведь Лиззи убили. А она, Бьянка, нашла ее в беседке в таком виде, как будто перед смертью Лиззи вовсю развлекалась с мужчиной.