Венедикт Ли - Nовое Vремя [СИ]

Своевольничала, дружила не с теми, с кем положено. Дочь правителя, Пини, то есть Пенелопа Картиг много сил и нервов потратила на вразумление подруги. Напрасные старания. Сомнительные приятели, измена, участие в мятеже против Первого адмирала Острова… Конечно, Пини переживала, когда Наоми прилюдно вздернули на виселицу. Приговор привела в исполнение Бренда – сестра Ваги, женщина суровая и беспощадная.

Кто виноват в том, что Вагу от таких треволнений разбил паралич?

Кто виноват в том, что страшный ливень, с грозой, разразился сразу после того, как бездыханную Наоми вынули из петли?

Кто виноват в том, что тайно влюбленный в юную мятежницу придворный врач Рональд Гаяр, предпринял отчаянную попытку вернуть Наоми к жизни?

Кто виноват в том, что доктору Гаяру никто не помешал? А благоразумная Пини не стала протыкать себя кинжалом, пока не выяснится, выживет непутевая подруга или нет.

И, наконец, кто виноват, что внезапная непогода вызвала на площади панику, и в узком выходе на улицу Адмиралтейскую случилась страшная давка, в которой погибло больше тысячи человек?

Когда вождь мятежа и любовник Наоми, Второй адмирал Арнольд Сагель привел войска к Вагноку, его ожидали два известия. Оба хорошие. Его драгоценная дикарка – жива! А их отчаянный мятеж стал победившей революцией.

Как говорится, сильно хорошо – тоже плохо. Наоми вскоре охладела к Арни. Она вообще очень переменилась. Стала неулыбчивой, расчетливой, последовательной в решениях. Пережитая временная смерть навсегда наложила отпечаток на ее характер. Вага вскоре умер. Его последняя пассия, тоже из служанок, тринадцатилетняя Антония (Тонка) Аркато, учинила скандал, требуя свою долю наследства и власти. Увы, терзаемый раскаянием Вага, за несколько часов до смерти, вывел дрожащей рукой одну строчку: «Отдайте всё Наоми».

Деньги. Имущество. Власть.

Вот и вся повесть о «девочке из Флаверы».

Дальше – другая история. Жалел ли доктор Гаяр о том, что сделал? Понимал ли, что своими руками создал, как Пигмалион Галатею, Хозяйку Острова? Долгие годы стоявший за спинкой ее трона, нашел ли ответ на горькие слова? «Люди могли меня пытать, мучить, убивать. Почему мне нельзя делать с ними тоже самое?»

«Рука, полная силы» взялась преображать Мир. Пятьдесят шесть лет борьбы, больших побед, малых поражений. Сверхоружие – атомная бомба. Еще немного, и весь Мир выстроится под единый ранжир. Вместо этого – быстрый, ничем необъяснимый крах и капитуляция Острова.

«Всё очень банально. Неограниченная власть лишила ее способности трезво оценивать обстановку и свое место в Мире», – так сказал однажды известный вольнодумец – профессор Арсений Томкин. А его любимая ученица – Лорианна Парк не преминула поделиться умной мыслью с Нойс.

В вагоне охраны, дежурная смена – двое, зевая, посматривали на мониторы.

– Она знает, что мы смотрим?

– Если не дура, то да.

– На идиотку не похожа.

– На шибко умную тоже. Другая бы права качала: где я, кто вы, да как смеете попирать Конституцию; и всё такое. А эта – нахохлилась и полдня не вылезала из постели.

– Проголодалась – вылезла.

– О то ж.

– Знаешь, что в сопроводиловке? Особо опасна; неусыпный надзор; в случае чего глушить немедля усыпляющим газом.

– Охренеть.

– Странное – не это. Подчеркнуто: ни в коем разе не применять оружие. Не дай бог, дамочке вред причинят, или, Дева защити, убьют.

– И чо?

– Все, сколько нас есть, сгниём на каторге.

– Охренеть.

– Что ты все заладил, других слов не знаешь что ли… ох, блин, охренеть!

Оба уставились в монитор.

Расправившись с ужином, Нойс вернула поднос обратно в нишу, та, как и положено, захлопнулась. Лады. Дел на сегодня больше нет.

Она стояла посреди купе, голова склонена, руки безвольно опущены. Встрепенулась, внезапнобыстро разделась. Хорошая одёжка, материал теплый, мягкий, эластичный. Облегает тело, но не жмет. Правда, вешаться на нем неудобно; впрочем, она и не думает.

– Фу, ты, я грешным делом, подумал, что она решила того… Но, что она делает?!

Мониторы показывали обнаженную Нойс, сидящую на постели в позе лотоса. Глаза закрыты, дыхание спокойное.

– Охре… то есть, я хотел сказать: чудны дела твои, Господи.

– Она медитирует.

– Чего… а, ну, меди-ти-рует, эка важность. А что это значит?

– Не парься. Наше дело – смотреть. Глаз радует. Что в бабенке такого: мордой лица не так, чтобы очень; росточка среднего, а глаз не оторвать. Пропорции, понял? Соотношение частей, образующих идеальное целое.

– Я ж и говорю: охренеть. Смотри и наслаждайся.

– Не могу. Чудится, что вот-вот случится что-то нехорошее…

– Ни хрена. С чего ты взял?

– С утра она спокойная была. Потом в окно пялилась, ходила взад-вперед. Словно ждала чего-то. Теперь вот, что учудила.

– Смирится, увидишь.

Нойс вздохнула, выходя из транса, с минуту сидела, опустив голову. Микрофоны уловили тихие слова:

– Урагану – время созреть. Держись и правь в гущу. Откроется глаз бури, наступит момент истины. Или ты – настоящий… или на дно. Так он говорил.

– Ну, охре… Что там на нас наступит?!

– Время для правды. Придет, так сказать.

– Оно нам надо?

– Откуда я знаю. Хорош базарить, смотри, давай.

– Нечего. Ни глазеть, ни слухать. Дрыхнет. Вишь, в одеяло завернулась.

– Рано.

– Кому рано, а кому в самый раз. Толку бдеть? Нам с тобой судьба – глаз не смыкать. А ей лучше покемарить. Глядишь, хорошее приснится. Наяву веселье ей не светит. Любопытно: за что ее так? Девчонка-то симпатяга, как поглядеть.

– Не знаю. Никто не знает. Серьезное за ней тянется, так я скажу.

– Ну, охренеть, чо.

Заканчивались тягостные вторые сутки. Впоследствии Нойс не смогла в подробностях вспомнить этот день. Поезд полз медленно, за окном в ночной тиши проплывали придорожные огни. Многие фонари не горели. Прерывистая, тусклая цепочка огней терялась вдали, съеденная темнотой. Когда-то, давно, такая картина вызвала бы душевный подъем. Путь долог, труден, но это – твой путь.

Ты едва сдерживаешь рыдания. Нет впереди ничего. Тьма и безнадежный тупик. Вокруг – развалины былого великолепия. В отчаянии и растерянности стоишь ты на останках мечты. На руинах «Светлого пути»…

Лязгнул, отпираясь, замок. Динамик в потолке зашипел и прогнусавил:

– Выходите. Теплая одежда и вещмешок – в тамбуре.

Набычившись, отодвинула дверь в сторону. В коридоре очутимо тянуло холодом и Нойс, обхватив плечи руками, поспешила в тамбур. Ага, штаны, свитер и куртка-штормовка. Ботинки на толстой кожаной подошве и матерчатые чехлы – их натягивают поверху, чтобы не попадал снег. Бррр… Ежась, быстро облачилась, застегнулась, постояла, согреваясь. Никто не торопил, не подталкивал в шею. В смысле: вокруг не было ни души. Как будто поезд – разумное существо – и сам привез тебя в далекие места.