Том Светерлич - Завтра вновь и вновь [litres]

Я открываюсь доктору Симке и говорю с ним, как со старым другом. Он пишет заметки в желтом блокноте, как обычно, когда меня слушает. Я рассказываю ему про Альбион, про Болвана. Снова повторяю про угрозы Тимоти.

– У доктора Рейнольдса есть собственные проблемы, – говорит Симка. – Не понимаю, почему он затребовал именно ваше дело. Может, для Уэйверли, не знаю. Когда тем вечером вас арестовали в Дюпон-Сёркле, у меня были связаны руки – из-за обвинения в серьезном преступлении комиссия коррекционного центра потребовала внести изменения в лечение. Я пытался оставить вас у себя, но доктор Рейнольдс поднажал, чтобы вас перевели к нему. Не знаю, по какой причине…

– Какого рода проблемы? – спрашиваю я.

Симка открывает папку, которую принес с – собой.

– Это досье доктора Тимоти Рейнольдса. Для людей моего круга в порядке вещей самим пройти психотерапию, прежде чем начинать практику, это нечто вроде профессиональной консультации, чтобы работа не сказалась пагубно на нас самих. И я, и Тимоти несколько лет посещали одного и того же терапевта. Это сведения, которые записывал доктор на их встречах.

– Как вы это достали?

– Как я и сказал, попросил об одолжении некоторых влиятельных психотерапевтов. Тот доктор, которого посещали мы с Тимоти, мой наставник, очень давний друг. Я объяснил ему серьезность ситуации.

– Вы не обязаны разговаривать об этом со мной, – говорю я. – Не хочу втягивать вас в неприятности.

– Раскрытие информации о пациенте идет вразрез со всеми врачебными принципами, – признает Симка. – Но я встревожен.

– Что происходит, доктор Симка?

– Рейнольдс – не настоящая его фамилия. Когда завели это досье, он выступал под именем Тимоти Биллингсли. А прежде был Тимоти Уэйверли. Его обвиняли в нападении на жену, у него были проблемы с законом.

– В нападении на жену? Он бил жену? Тимоти говорил мне, что не был примерным мужем, но я даже не думал…

Симка листает дело Тимоти и говорит:

– Взгляните на это.

Он разворачивает рисунки – те же «карты памяти», что я рисовал на сеансах у Симки, но эти совсем другие. На первых – Дом Христа, тот самый, который Уэйверли отдал пастве своей жены под женский приют. Тимоти, как сын Уэйверли, жил в этом доме, а его мать была там главной. И тут в памяти всплывает вся религиозная чушь, которой потчевал меня Тимоти.

Симка вытаскивает другой набросок и расправляет его на столе. Рисунок напоминает работы Россетти [17] Данте Габриель Россетти (1828–1882) – английский поэт и художник. Рисовал много портретов своей рыжеволосой жены. – женщина расчесывает алые волосы.

– Альбион…

– Рейнольдс боролся с депрессией и склонностью к насилию, – говорит Симка. – Это из-за чувства вины после Питтсбурга. Он пристрастился к порнографии, самой жесткой. С насилием. Он много говорил об этих проблемах со своим психотерапевтом. Лечение прекратилось внезапно – в последнем отчете говорится, что Тимоти позвонил врачу из больницы. И сказал, что заново родился.

– Он вырвал собственную Начинку. Он сам мне об этом сказал.

– Чуть не погиб при этом, – добавляет Симка.

Симка дает мне полистать остальные рисунки в папке. Все они потрясающе реалистичны, сделаны цветными карандашами или углем. Симка расхаживает по мастерской и прибирается, чтобы чем-то занять руки, нарушение врачебной тайны его явно беспокоит. Бывший терапевт Тимоти сгруппировал рисунки: пачка с Домом Христа, несколько портретов Альбион. Третья группа оказывается пугающей. Закованная женщина в темнице. Две женщины в наручниках, лежащие в постели. Женщина тонет в трясине, вокруг нее камыши. На другом рисунке она уже наполовину погружена в ил у реки.

– Боже…

Это она, боже мой, это она…

– В чем дело? – спрашивает Симка.

Речушка Девять Миль выписана точно. Тело девушки наполовину погружено в ил, у крутого склона, по которому через парк петляет беговая дорожка. Река нарисована черной лентой. Я гляжу на рисунок, и сцена всплывает как наяву – вот я опустился на колени в холодной грязи и вижу белую кожу и темные от грязи волосы. Наверное, неглубокую могилу размыло ливнями, или река поднялась, обнажив ее тело, затянутое течением. Здесь нарисовано лицо женщины, которую я разыскивал.

– Это Ханна Масси, – говорю я. – Это место преступления. Тело, оно…

– Вы уверены? Совершенно уверены? Я позвоню в полицию.

– Нет-нет, лучше не надо, – уверяю я. – Я свяжусь с Куценичем. Для таких случаев существуют специальные протоколы. Боже! Полиции плевать на преступления, сохраненные в Архиве, над нами только посмеются. Куценич знает, что делать.

Я говорю Симке, что мне надо подумать. Он предлагает покопаться в материалах по Тимоти и выудить все детали, может, обнаружатся еще какие-нибудь полезные сведения. Около часа ночи мы возвращаемся в дом через сад жены Симки. Он готовит для меня гостевую комнату и дает два пледа на случай, если я замерзну.

– Тут сплошные сквозняки, – объясняет он. – Утром еще поговорим.

Я залезаю в постель, в прохладные объятья хрустящих простыней. Мозг бешено работает. Уставившись во тьму, я прислушиваюсь к незнакомым скрипам засыпающего дома. Начинка автоматически подсоединяется к сети. Я размышляю.

Может, Уэйверли и не хотел, чтобы я нашел Альбион.

Может, никакой Альбион и нет и никогда не – было.

«Альбион» – это название яхты Уэйверли, и – только.

Уэйверли и Тимоти, отец и сын, втянули меня в это, потому что я нашел тело Ханны Масси. Может, они взяли меня в оборот, чтобы держать под присмотром, вызнать, много ли я знаю, и решить, как со мной поступить.

Запутать меня вымышленной Альбион, отвлечь…

Накатывает тошнотворное понимание происходящего, но кое-что не сходится. Альбион существует, конечно же, существует, ведь много лет назад Тимоти нарисовал ее для своего психотерапевта. Да и с чего бы такому человеку, как Уэйверли, устраивать все это, заставлять меня искать Альбион, только чтобы держать меня под присмотром? Он мог бы приставить ко мне соглядатая или… или подстроить несчастный случай. По мне не будут долго горевать. От этих мыслей меня прошибает дрожь, а паника не дает поверить в то, что Уэйверли или Тимоти решились бы меня убить. Я не верю в это или стараюсь не верить, но рисунки тех женских тел – все равно что признание, и в голове возникают леденящие кровь сцены вероятной смерти.

Я отправляю сообщение Куценичу с просьбой о встрече. Во входящих дожидаются послания от Тимоти, расплывчатые предупреждения о моей терапии – похоже, он знает, что я сейчас у Симки. Куценич не отвечает, и я снова его вызываю.

Два часа ночи. Я регистрируюсь в чате круглосуточной справочной службы мировых новостей. Ко мне присоединяется библиотекарь, вероятно, ИИ, с кошечкой на аватаре.