Том Светерлич - Завтра вновь и вновь [litres]

– Этот стрим останется здесь навечно, – говорю я. – По крайней мере, пока не сломаются спутники. В конце концов кто-нибудь забредет сюда и увидит его.

– Я просила Шеррода удалить все, каждое мое мгновение в Архиве, но, наткнувшись на Ханну, он отказался, спросил, не собираюсь ли я его использовать, чтобы уничтожить память о ней. Мы поспорили, но пришли к взаимопониманию, и когда он приехал сюда, чтобы купить мне дом в Нью-Касле, то завернул в Питтсбург и установил этот стрим. Сказал, он сделал это, чтобы никто не забыл о случившемся здесь, он назвал это место мемориалом. Ему не хотелось, чтобы дом просто исчез под горой цеолита, чтобы в городе с амнезией его заменило нечто другое. Он хотел, чтобы каждый, кто сюда попадет, обо всем узнал.

– Но ты тоже замешана.

– Я молчала, когда страдали другие.

Мы закрываем Архив и выходим в ночь, под ветер, к залитому лунным светом лагерю, освещая фонариками дорогу, чтобы не упасть. Карабкаемся по грязному холму к палатке. Едим протеиновые батончики у костра и обнаруживаем, что кофе в термосах еще теплый. Мы снимаем дождевики и забираемся в палатку – единственные живые существа среди мертвой земли, а одинокая луна покрывает все вокруг серебром. Мы допоздна вспоминаем Питтсбург, сеть его улиц – словно пытаемся нарисовать карту и понять, где могли пересекаться наши пути.

– Я хочу увидеть жизнь, – говорит она.

Мы погружаемся вместе. Зима, чайная «Спайс айленд». И хотя на месте Терезы сидит Чжоу, мы с Альбион остаемся. Мы выбираем дальний столик, чтобы не слышать, как Чжоу бесконечно произносит реплики моей жены. Новый слой. Запах базилика и карри.

Мы с Альбион сидим за чаем.

– Сегодня в этом ресторане мы снова проживаем счастливейший момент моей жизни. Мы с Терезой много лет пытались завести ребенка, но не получалось. А в этот вечер Тереза сказала, что беременна и у нас будет дочь, и я знал – все будет хорошо. Я никогда не был счастливее. В тот вечер перед нами открылось прекрасное будущее…

Когда мы выходим из ресторана, землю укрывает снег, а голые ветви деревьев увешаны гирляндами. Мы идем пешком до Шейдисайда, по территории колледжа и Крейг-стрит, мимо ресторанов, кафе и книжных магазинов, населенных призраками, навеки застрявшими в прошлом. Я привожу Альбион в нашу квартиру. В вестибюле она меня целует.

Мы поднимаемся по лестнице и идем по турецкому ковру к квартире двести восемь. Я не захожу туда по своему профилю, потому что сегодня не хочу видеть никого, кроме Альбион, не хочу увидеть Чжоу или воспоминания из прошлой жизни. Мне нужна только Альбион. Здесь пустые комнаты со стандартной мебелью. Мы не включаем свет, и я веду Альбион в спальню, там мы снова целуемся.

– Позволь мне помочь тебе вспомнить, – говорит она.

Я снимаю с нее платье, а она расстегивает мою рубашку, и мы ложимся в постель. Все это ненастоящее, но все же реально – даже если мы не говорим о последствиях, они возможны. Альбион прекрасна, самая красивая женщина в моей жизни, но на самом деле я вижу не ее, и когда я обнимаю ее и целую – это лишь имитация, которую предоставляет АйЛюкс. Это не Альбион, хотя мы и вошли в Архив вместе, все это – только прекрасный обман.

Альбион замирает и отстраняется от меня.

– Прости, – говорю я. – Прости.

– Я не могу. Я не готова заниматься любовью, еще не готова.

Она позволяет мне себя обнять. Мы слушаем мчащийся мимо окна поезд, и Альбион произносит:

– Я больше не слышу поездов.

Но это лишь ветер хлопает парусиной палатки.

– Доминик…

Я просыпаюсь в половине третьего ночи, мне снилась Тереза. По грязи вокруг палатки капает мелкий дождик. Я вспотел внутри спальника. Пытаюсь ухватить детали сна, но ясно помню лишь одно – Тереза произнесла мое имя. Я ворочаюсь, никак не могу устроиться поудобнее. Рядом спит Альбион. Я слышу ее ровное дыхание. Я выскальзываю из палатки.

Я не тружусь надевать костюм химзащиты, но прогноз предрекает дождь всю ночь, так что я накидываю дождевик. Я проголодался, но не знаю, куда Альбион сунула пудинг, а сейчас слишком темно для поисков, лишь светит луна и плюется костер, когда на него падает капля. Осторожно спускаюсь по склону, освещая путь фонариком. Кроме него я взял с собой только букетик из сада Альбион.

«Пошел прогуляться, – пишу я Альбион. – Вернусь к завтраку».

У входа в туннель Армстронга была лестница, ведущая наверх, в район Блафф, к бульвару Союзников. Лестница была из стали и бетона, к тому же, возможно, от взрыва ее прикрыл холм, и когда я свечу фонариком, в его лучах сверкает растрескавшийся бетон и стальные перила, я вздыхаю с облегчением. Пока я взбираюсь наверх, над головой серебристой кляксой висит луна. К вершине я уже потею, но меня охлаждает морось. Наверняка я подхвачу простуду, может, даже воспаление легких. Меня уже трясет, поднялась температура. На месте прежних улиц – обугленные машины и развалины домов, щепки и куски металла, щупальца проводов и мусор.

В Окленде земля покрыта погребальными курганами – радиоактивный мусор из музеев и жилых домов сгребли бульдозером и похоронили под кучами химического песка. Здесь стоят грузовики и экскаваторы – видимо, сейчас ПЗО «Цеолит» занимается именно Оклендом. Я загружаю Архив, и за погребальными курганами вспыхивает ботанический сад Фиппса, викторианские теплицы из стали и стекла, сады и газоны. Здесь работала Тереза, я приходил из университета к ней в офис, и мы вместе обедали в кафе. Сейчас здесь пусто, лишь ядовитые барханы. Воняет горелой пластмассой.

Я иду по проторенным среди руин дорогам, скользким полоскам гравия, молочно-белым и сияющим под лунным светом. В Шейдисайд, до Уолнат-стрит, где умерла Тереза. Я накладываю на пейзаж Архив, и появляются бутики и распродажи на тротуарах, уличные столики в кафе. Новый слой – аромат жарящегося кофе и свежего хлеба. Новый слой. Gap, United Colors of Benetton, Banana Republic. Я нахожу магазин, в котором она погибла, «Кардс анлимитед», вижу футболки, на которые она смотрела, но ее здесь нет. Ее здесь нет. Я переключаюсь на время взрыва – вспышка света на западе, и все вокруг чернеет, тела вспыхивают в огне и съеживаются, превращаются в пепел, а потом исчезают. Во время ослепительной вспышки в витрине появляется отражение Терезы, лишь один миг я вижу ее лицо. Дома вспыхивают и исчезают. Остается один лишь пепел.

Я вдыхаю пепел.

Этот пепел… я не в Архиве. Я ползу на четвереньках, от дождя пепел превратился в слякоть. Я набираю полные пригоршни пепла. Это Тереза. Ее тело, тело нашего ребенка. Пепел – вот все, что от нее осталось.

В лунном свете руины выглядят как куски мрамора и лунная пыль, сломанные статуи и тени.

Я переключаю Архив на мгновение до ее смерти, на Уолнат-стрит, и долю секунды смотрю на отражение Терезы во время ослепительной вспышки.