Жан-Габриэль Косс - Цветные карандаши [litres]

Аджай сел в свое такси, «чекер-марафон» 1982 года, одну из последних моделей этой марки, выпущенных на заводе в Каламазу, штат Мичиган. Включил двигатель. 800 оборотов в минуту. Зажмурившись, стал слушать урчание мотора, и под сомкнутыми веками его миндалевидных глаз в том же ритме замигало фиолетовое пятно. Губы на безмятежном лице едва заметно растянулись. Хорошо. Мотор разогревался. 850 оборотов в минуту. Пятно мало-помалу приобретало пурпурный оттенок. Аджай, не открывая глаз, убедился, что коробка передач в нейтральном положении, и прибавил газу. Тысяча оборотов в минуту. Коричневое пятно мгновенно превратилось в оранжевое. Того же оттенка, что его собственный голос. Аджай еще наподдал газку. Цвет снова изменился, обежав почти все оттенки спектра. При четырех тысячах пятно синело и отливало стальным. Дальше анисово-зеленого – около пяти тысяч оборотов в минуту – Аджай не заходил ни разу: боялся перенапрячь старый мотор. Он предполагал, что если выжмет газ до предела, то увидит желтый цвет; впрочем, для этого достаточно было открыть глаза и взглянуть на кузов машины.

Аджай обнаружил у себя этот особый дар, именуемый синестезией, еще подростком. Тогда же он понял, что другие его лишены. Этот неврологический феномен, объединяющий различные ощущения, встречается лишь у четырех процентов населения Земли. При одних видах синестезии цвета ассоциируются с буквами, при других – с цифрами или с названиями месяцев. Всего насчитывается более ста пятидесяти форм синестезии. У Аджая отдельные звуки ассоциировались с цветами – это явление известно как синопсия, она же – цветной слух. Синестетами были некоторые музыканты, например пианист Мишель Петруччиани и композитор Александр Скрябин. Аджай не знал, почему с ним такое происходит. Наука тоже. Математики пытались найти связь между длиной цветовой волны и звуком, но тщетно. Науки о нервной системе тоже не дали никаких объяснений.

Лет двадцать назад маленький Аджай побывал во время каникул в Нью-Йорке. Его родители, люди весьма обеспеченные, жили в Дели, и семья каждый год отправлялась в какое-нибудь прекрасное путешествие. Отца и мать привели в восторг небоскребы Манхэттена, а Аджая – шум моторов старых такси. Еще ни один звук не окрашивался в его сознании в такие красивые, такие глубокие, такие насыщенные цвета. Он счел это знаком судьбы. Сын богатых родителей, отдаленный потомок махараджи, решил, что станет шофером такси в Нью-Йорке. Родителей это забавляло – до тех пор, пока они не поняли, что он не шутит. Они тоже шутить не стали: отреклись от него, выдав ему сумму, необходимую для покупки билета на самолет, автомобиля и лицензии таксиста.

Ярость родителей понять было несложно: семья принадлежала к касте воинов-кшатриев, и им была нестерпима сама мысль, что сын опустился до работы, на которую соглашаются только сикхи.

Аджая это не волновало. Этому стройному и смуглому парню исполнилось двадцать восемь лет, и он был вполне доволен своей участью. Теперь его богатство составляли миллионы оттенков. От родителей он если что и унаследовал, так это страсть к путешествиям. Каждый год он брал недельный отпуск и куда-нибудь уезжал, чтобы услышать и увидеть новые краски.

Аджай неохотно открыл глаза. Надо работать. Вот уже три дня он пребывал в некотором смятении. Ему позвонила клиентка, заказала такси. Ее голос напомнил ему тот, что был у одной незрячей пассажирки, с которой он встретился в новогоднюю ночь. Незабываемый цвет. Розовато-фиалковый. Такой цвет он видел, когда тахометр его машины показывал ровно 1650 оборотов в минуту. Во второй половине дня он пообещал забрать клиентку из аэропорта.

Артюр заметил, что Клюзель показывает фабрику какому-то мрачному типу. Неужели на убыточное предприятие нашелся покупатель?

– Все производство по изготовлению карандашей у нас автоматизировано, – объяснял он незнакомцу на тот случай, если у последнего неважно с наблюдательностью.

Перегнувшись через плечо Соланж, Клюзель схватил пригоршню готовых карандашей и уставился на них, пораженный ярким цветом грифелей. От комментариев он воздержался.

В цехе появился экспедитор – мужчина с двойным подбородком, тройным животом и плотно насаженным на голову шлемом, на котором значился логотип «Веспы». Когда тот поднял забрало, Артюр узнал в нем Момо – одного из своих собутыльников, завсегдатаев бара. Сейчас он явился доставить посылку. Артюр помахал ему рукой, Момо, не снимая ярко-желтого шлема, ответил тем же. Странно, что Момо до сих пор не попал в аварию, учитывая, что завтракает он обычно стаканом белого вина. Чудо, что его опаловая «Веспа» не разваливается под тяжестью его веса. Клюзель пошел ему навстречу. Момо протянул тому шариковую ручку, чтобы расписаться, но оказалось, что ручка не пишет. Тогда Клюзель взял ярко-красный карандаш.

– Оставьте себе, – сказал он Момо, поставив свою подпись. – Мои карандаши еще никого не подводили.

Артюр смотрел вслед приятелю, который тяжелой поступью топал к выходу. Он не заметил, как перед ним по ленте конвейера медленно проплыл последний желтый карандаш, блеском напоминающий золотые монеты в сундуках из диснеевских мультиков. Он не видел, как карандаш упал в стоящий перед Соланж огромный чан. Это был последний желтый карандаш, произведенный на фабрике Гастона Клюзеля.

Yellow! Yellow? Yellow…» [7] – на все лады повторял Аджай, застыв с тряпкой в руке перед своей машиной. Он только что доставил клиента в Бруклин и остановился у «Макдоналдса» выпить чаю, вкус которого и на этот раз показался ему disgusting [8] Отвратительный (англ.). , что, к его великой радости, послужило очередным доказательством того, что в его родной стране чай несравненно лучше. Выйдя наружу, он не увидел на залитой ослепительно-белым светом стоянке своего автомобиля. Он пробежал до конца парковки, осмотрел улицу – похоже, у него увели его кормильца на колесах. На том месте, где Аджай, как ему казалось, припарковался, стояло светло-серое такси. Та же модель, что и у него, – «чекер-марафон», на крыше такая же двухсторонняя рекламная табличка, на сиденье тот же чехол из деревянных шариков – для массажа поясницы, на приборной доске все то же изображение Ганеши, частично скрытое фотографией матери… Лукавая улыбка этой красивой, элегантной индианки словно говорила ему: «Ну что? Так и не понял?»

И тут до него дошло. Это такси – его собственная машина, но она изменила окраску. Стала серой. В голове у Аджая тотчас мелькнуло объяснение: его снимают скрытой камерой. Сейчас ему задурят голову, а потом покажут по телевизору. Он поискал глазами камеры, но ничего похожего на них не обнаружил. Он успел заметить, что и буква «М» – эмблема «Макдоналдса» – тоже утратила свой привычный цвет, но с ней ему разбираться было некогда. Он бросился к багажнику за тряпкой и принялся отчаянно тереть кузов. Цвет не возвращался. Он добрых пять минут стоял, твердя свое «yellow». Потом сел в машину и покинул стоянку, двигаясь со скоростью десять миль в час – ехать быстрее он был неспособен. Потом он выжал газ до предела, не переключая передачу, чтобы прибавить оборотов. Старый мотор громко завозмущался из-за такого неожиданно жестокого с ним обращения. Аджай катил по шоссе со скоростью 60 миль в час в сторону аэропорта Кеннеди. Мотор накручивал пять тысяч оборотов в минуту. Аджай закрыл глаза, и перед ним появилось анисово-зеленое пятно. Он вжал педаль в пол. Шесть с половиной тысяч. Мотор яростно взревел, Аджай – тоже: пятно сменило цвет на хаки. Открыв глаза, он ударил по тормозам – и вовремя; еще бы чуть-чуть, и он врезался бы в ехавшую перед ним машину. «Yellow», – еще раз злобно бросил он, заруливая на площадку отдыха.