Дмитрий Корсак - Евангелие от смартфона

Ремезов говорил убедительно, но почему-то я ему не верила. Не знаю, какой информацией обладал мой начальник — у него всегда помимо официальных были какие-то свои, скрытые источники, но у меня определенно сложилось мнение, что он знает больше, чем говорит.

— Итак, что дальше? — спросил, зевая, Демин.

— Ты идешь отсыпаться, — остудил опера Шеф. — Олег тоже свободен до завтра. Наблюдение нигде не снимаем, даже в больнице.

— Я думаю, Андрей скоро там появится, — сказала я.

— Почему? — живо спросил полковник.

Что толку объяснять людям, которые не понимают — парнем движет чувство, поэтому просто пожала плечами:

— Считайте, женская интуиция.

— Надежный источник, — хмыкнул Шеф.

— А если попробовать еще один сеанс у Верховского? — вдруг спохватился Егор. — Наш профессор, думаю, будет только «за».

Ремезов устало потер лоб.

— Разговаривал я с ним уже на эту тему, — сказал он. — Нет у него больше никого, все заняты. Двое сильных сенсов на разведку пашут без продыха, сегодняшний только через пару дней оклемается. Сказал, завтра кого-нибудь попробует подыскать, но, скорее всего, без шансов… Ладно, на сегодня все свободны.

Демин, слегка приобняв Олега за плечи, повел его домой, Егор о чем-то тихо заспорил с Ремезовым, а я решила посмотреть видеозаписи.

Сначала сеанс в Санатории. Верховский хоть и расстался со мной в расстроенных чувствах, но запись в отдел переслал.

Компьютер, пошуршав пару мгновений, выдал изображение. Правую половину экрана занимал крупный план флегматичной физиономии Номера Четыре, а левая сплошь состояла из графиков и диаграмм.

Я вслушивалась в рваную речь парня и краем глаза отмечала изменения на графиках. Некоторые двигались плавно, как желтая линия, постепенно сходящая на нет к концу сеанса, или синяя, к финалу достигшая верхней границы. Физические параметры и расход энергии? Да, наверное, что-то в этом роде. Другие дергались с каждым сказанным словом. Особенно меня впечатлил сильный выброс сразу на нескольких диаграммах, когда сенс сказал «Рубеж. Помочь. Свобода». Интересно, о чем это он? Слово «рубеж» у меня ассоциировалось только с секретным отделом. Но вряд ли об этом отделе было известно парню, заживо погребенному в застенках Санатория. Значит, он имел в виду что-то другое? И для кого просил помощи? Кого просил освободить? Себя? Андрея? Или это Андрей должен был кому-то помочь?

Ох, сплошные вопросы!

Я досмотрела запись до конца, однако, ничего нового по сравнению с увиденным она для меня не открыла. Затем я перешла к записям с камер наблюдения в больнице. Оказалось, Ганич не только успел смонтировать видео, убрав все ненужное, но и отретушировал его.

Сначала на экране возник больничный коридор, по которому шла скособоченная фигура, прижимающая левую руку к груди. Замотанная бинтами голова, болтающаяся не по размеру толстовка с капюшоном и почему-то босиком. Босиком!

Я нажала на паузу и впилась глазами в экран.

Точно! Я уже видела его!

В самый первый день расследования в больничном сквере. Он сидел на скамейке и впитывал — почему-то именно это слово пришло мне на ум — солнечный свет. Но… Я вспомнила спокойный, почти безмятежный, как мне тогда казалось, образ. Андрей ничем не напоминал жертву вивисекции или принуждения. Да и сейчас он свободно, в одиночестве разгуливал по больнице. Значит, я была права — не было никаких таинственных похитителей. Возможно, парню кто-то помогал, но в свободе его никто не ограничивал.

Если же правы Шеф с Егором, и Андреем движет некая программа, а за всей этой историей кроется некая зловещая фигура, то почему Андрей оказался в больнице? Чтобы оказать кому-то помощь, как предполагал Верховский? Но почему выбрали именно ту больницу, где находится Ника? Или это простое совпадение? Нет, таких совпадений не бывает.

Я вновь запустила запись.

Все было так, как и «увидел» сенс. Андрей прошел в палату, долго смотрел на лежащую девушку, затем взял ее за руку. Наверное, по его лицу действительно текли слезы. Наверное, щемило сердце и сдавливало горло. Потому что, глядя на него, у меня щемило и сдавливало.

Но вдруг он резко переменился. Запись была плохой, но даже она смогла передать, как Андрей внезапно вздрогнул, быстро наклонился к лежащей на кровати фигуре, потом начал снимать… нет, даже срывать бинты с ее лица. Отбросив бинт, он долго смотрел на нее. Насколько могла, я приблизила изображение. Качество оставляло желать лучшего, но лицо девушки казалось неповрежденным, по крайней мере, никаких страшных ран, о которых распинался лечащий врач, видно не было. Как и никаких признаков недавней пластической операции, требующих столь плотной повязки. Впрочем, само по себе это еще ничего не значило. Довольно часто людям, несведущим в медицине, действия медиков кажутся странными. Вполне возможно, существует немало медицинских показаний, согласно которым наглухо бинтуют лицо. И все же… Нечто смутное крутилось в моей голове. Роман говорил о каких-то странностях, ребята в казарме тоже… Нет, не помню.

Я быстро прокрутила запись почти до самого конца, и лишь когда Андрей зашел в морг, внимательно сосредоточилась на экране. Было видно, как Андрей одну за другой открывает дверцы холодильника, секунду смотрит на труп, и переходит к следующему. Что он ищет? Лишь однажды он задержался надолго — стоял и смотрел на тело. Интересно, чье? Я увеличила картинку, но все равно почти ничего не смогла разглядеть — камера была настроена на прозекторский стол, холодильник же оставался практически за полем видимости.

И лишь когда Андрей убрал тело обратно, я смогла увидеть расположение ячейки. Завтра с утра обязательно проверю.

Возле машины меня догнал Егор.

— Тебя проводить?

— Если ты рассчитываешь на ужин и дружескую беседу, вынуждена огорчить — я устала, да и дома шаром покати.

— Ужин — это неплохо, а о беседе я даже мечтать не смел, — хмыкнул он. — Я просто хотел позаимствовать твою машину до утра. Утром я верну ее.

Я пожала плечами:

— Провожай.

На Москву опустился вечер, после дождя столица выглядела свежей, умытой. Она даже помолодела, сверкая мокрыми тротуарами и чистыми фасадами зданий. Словно кокетка, гордящаяся дорогими украшениями, город блестел яркими вечерними витринами, уличными фонарями и огнями машин, которые, как и утром, заполонили проспекты и улицы. Только теперь эти длинные светящиеся ленты, змеившиеся во всех направлениях, напоминали мне не механические щупальца, а светящиеся вены и артерии великана, которым, собственно, и являлась столица.

Наш путь пролегал через старую Москву. Чем ближе мы оказывались к центру города, тем меньше становилось пешеходов на узких и кривых улочках города. Казалось, дождь вместе с пылью и грязью смыл и дневную суету. Сумрак окутал старые дома Бульварного кольца, придав им таинственность. Длинные тени, отбрасываемые куполами московских церквушек и старыми деревьями, причудливыми узорами ложились на асфальт. Здесь Москва была совсем другой — тихой и немного загадочной.