Дмитрий Корсак - Евангелие от смартфона

Конечно, можно сказать и так: ученый долго и усердно работал, и однажды количество переросло в качество. Только не было там количества, вообще ничего не было, нечему было перерастать. И опять же, как и в случае с Бёрлингом, повторить результат Борсука не удается потом нигде и никому. Хотя подобные работы велись в Германии и Японии, а позже и в США. Более того, до 35-го года и немцы, и японцы намного опережали борсуковские разработки.

Как и Бёрлинг, Борсук словно воды в рот набрал о том, каким образом ему удалось решить задачу. А его спрашивали, и настойчиво. В те годы спрашивать умели. «Озарение снизошло», — скромно отвечал он. Так и отстали ни с чем. Его ведь даже посадить не могли — нужен был.

Разгадка наступила лишь в середине 50-х годов, уже после смерти Сталина. Возглавивший лабораторию полковник медицинской службы Монастырский обнаружил в кабинете Борсука личный сейф — чрезвычайно хитроумно сделанный и хорошо замаскированный. В сейфе лежала папка с подробными инструкциями, описанием технологии воздействия на мозг и подробной «картой» мозга. Еще там было письмо Борсуку от неизвестного благодетеля, датированное 1935 годом. Вот и возникает вопрос — что же произошло в далеком 1935 году в СССР, что мировая закулиса была вынуждена срочно вмешаться? И не только вмешаться, но и поделиться знаниями со страной, которая всегда была для них костью в горле.

— Может, это вовсе не Семьи, — заметила я.

— Это они. Кроме них просто некому. Никто на тот момент не обладал такими знаниями. Почему, думаешь, Запад своих сенсов не делает? Этика не позволяет? Совесть? Да ну! Не делают — потому что не могут, не умеют! Современная западная наука лишь подбирается к тому уровню, который показал Борсук в 1935 году, да и то идет иной дорогой.

Егор настолько разошелся, что посетители с соседних столиков удивленно поглядывали в нашу сторону.

— Тише, — прошептала я.

— Но и у нас прорывов больше не было, — продолжил Егор успокоившись. — До последнего дня. Диск, полученный Верховским от Советника, — это прорыв. Это кардинально новое. И опять ученый получает готовую информацию, превосходящую сегодняшний уровень мировой науки. Резонный вопрос — откуда дровишки? Потому как неоткуда этой информации взяться. Более того, сейчас они даже не скрываются — ведь Советник лично передал диск доктору. Почему они вышли из тени? Что за срочность? Что произошло в последние два месяца? Почему они вынуждены вмешаться, причем, открыто? Видимо, игра идет по-крупному. И, хочется надеяться, идет не по их сценарию.

От избытка информации и выпитого вина у меня кружилась голова. С трудом собрав мысли, скачущие по разным этажам моего сознания, я спросила:

— Но если они такие всемогущие, если им доступны знания, которые не доступны нам, то зачем они прибегают к нашей помощи? Зачем им Бёрлинг, Борсук, Верховский? Почему они сами не могут сделать то, что требуют от других?

— Есть у меня версия, — помолчав, ответил Егор. — Не столь они и всемогущи, какими хотят казаться. Существуют ограничения и для них. Но об этом надо или говорить подробно, а сейчас уже поздно, или не говорить вообще.

Однако, я была уверена, что сейчас он скормил мне полуправду, вернее, часть правды. Показал лишь верхушку айсберга. А сам айсберг в виде большой и наверняка неприглядной тайны теряется в темных глубинах истории. Откуда я это знала? Женская интуиция.

Ночью мне опять приснился Андрей. Уже без своих ужасных бинтов и в обычной одежде, но почему-то босиком. Он опять что-то говорил мне, но я слышала только отдельные слова.

Я беспомощно разводила руками и кричала ему: «Я не понимаю тебя! Я не понимаю!»

Он грустно улыбался, а я сквозь сон чувствовал свою беспомощность. Не оправдала, подвела. Он стал удаляться от меня, и тут наконец-то я хоть что-то расслышала. Это были два слова: «нет времени». У нас совсем нет времени.

И вновь меня разбудили два звонка, прозвучавшие одновременно. Бормоча проклятия — тапки опять забились под кровать — я бросилась босиком к двери. На лестничной площадке в своей неизменной кожаной куртке стоял Егор. Непринужденно прислонившись к стене, он крутил на пальце брелок с ключами от моей машины. Выглядел мой напарник вполне отдохнувшим и даже где-то довольным.

И чем это он ночью занимался, что теперь лоснится как кот? Говорил, что машина нужна для работы, а сам… Впрочем, не мое это дело.

Мобильник по-прежнему надрывался где-то в дебрях квартиры. Я зло уставилась на Егора, тот вопросительно поднял брови.

— Ну? — рявкнула я. — Что за трезвон? Тебе же уже открыли.

— А это не я, — хмыкнул Егор. — То-то я удивляюсь, почему ты трубку не берешь.

Чертыхнувшись в очередной раз, я ринулась на поиски смартфона. Вот он, на коврике рядом с тапками.

— Спишь? — голосом Шефа осведомился смартфон. Полковник в отличие от Егора с утра был хмур. — Сейчас к тебе зайдет Егор…

— Уже, — также хмуро ответила я.

— Что уже? — не понял Ремезов.

— Уже зашел.

— Молодец, — одобрил Шеф. Спросонья я не поняла, кого он похвалил — меня или моего гостя. — Сегодня ты мне не нужна, но будь на связи. Можешь помочь Егору, если он не против.

Помочь ему, значит. Если он не против. Значит, командует теперь он. И не только командует, но еще и может быть против.

Я недовольно уставилась на Егора. Тот, как ни в чем не бывало, положил ключи на стол, помахал мне рукой и, бросив через плечо банальное «я позвоню», ушел.

Ну что ж, раз у всех свои дела и я никому не нужна, то почему бы и мне не заняться своими — удовлетворить вчерашнее любопытство. Другого момента может и не быть.

Я быстро натянула джинсы с легкой курточкой, наскоро хлебнула кофе и уже собиралась выскочить за дверь, но что-то удержало меня. Удивляясь себе, я вернулась в комнату и достала из ящика стола свой пистолет. Мне, как и любому сотруднику отдела, положено табельное оружие. Но мы не носим его постоянно, берем только в исключительных случаях. Все последние дни я не чувствовала необходимости в оружии. Почему же сейчас я вспомнила о нем? Там, куда я собираюсь, оружие мне не понадобится. И все же… Покопавшись в себе и не найдя ответа, я мысленно пожала плечами и положила пистолет обратно.

Больничный морг расположился в подвале главного хирургического корпуса. Попасть в него можно было двумя путями: по старой, требующей капитального ремонта лестнице в торце длинного коридора или на столь же древнем, лязгающем и дребезжащем, грузовом лифте. Я выбрала лестницу.

Опираясь на ветхие, отполированные многолетними прикосновениями лестничные перила, я спустилась в подвал. Впереди начинался длинный безлюдный коридор с тусклыми лампами дневного света и выкрашенными до половины зеленой краской стенами. И мертвая тишина вокруг, — усмехнулась я пришедшему в голову расхожему клише.