Михаил Фиреон - Полиция Гирты [СИ]

— Ты дрался, ты готов был убить его ради меня, и теперь я буду принадлежать только тебе!

Он не успел ответить, как она уже была у серванта. Схватила из него какую-то керамическую чашу и, наполнив ее до краев вином из бутылки на столе, упала перед Вертурой на колени. Расплескав половину на пол, на свою и его одежду, протянула ее детективу. Он принял чашу из ее трясущихся рук, а Мариса подалась вперед, обхватила его и с силой прижалась к его бедру щекой. Как дикий зверь, тяжело задышала, вцепилась зубами в его одежду. Когда же он допил вино и отставил чашу, она вскочила с пола, налила вина себе, держа чашу одной рукой и не отпуская детектива другой, выпила залпом все и, сорвав через голову плащ, схватилась за свою косу. Миг и белые с синим траурные ленты были на столе. Мариса резко тряхнула головой, как строптивая лошадь гривой, ее растрепанные темно-каштановые волосы рассыпались по плечам, упали на раскрасневшееся, охваченное жаром лицо, искаженное страшным безудержным волнением.

— Когда мужчина убивает ради женщины, он забирает ее себе! — срывая одну за другой застежки мантии, тяжело и быстро произнося слова, декламировала она, страшно и пристально глядя в глаза детективу — теперь я твоя жена, и я навсегда принадлежу только тебе! Возьми меня, делай все что угодно. Раздели со своим конем, женщиной или другим мужчиной! С кем угодно! Все в твоей власти! Только так, потому что теперь я принадлежу только тебе, и теперь ты мой муж, и по праву можешь назвать меня своей!

Сорвав с плеч верхнюю одежду, она резко развернулась к детективу спиной, прижалась к нему, схватила его руки, положила себе на грудь и принялась с силой тереться об него спиной, плечами и бедрами, резко и энергично прогибаясь то назад то вперед, но, словно быстро пресытившись этим действом, снова развернулась к нему, обхватила его руками и с силой повлекла на постель. За это время он только и успел, что одной рукой отщелкнуть карабин портупеи с ножнами и распустить две верхние застежки мантии, как она, опрокинув его, с силой рванула и оторвала третью.

— Что ты медлишь? Ты разве еще ничего не понял? Возьми меня, чего ты ждешь? — прошипела она и навалилась, вскочила верхом на детектива.

— Прочь эти негодные тряпки! Кто придумал всю эту ненужную мишуру! — обеими руками распахивая рубаху на его груди, она откинулась назад и прогнулась, пытаясь освободиться от своей алой крахмальной рубахи и которой случайно затянула бант завязки на груди.

Ее трясло, ее руки дрожали все сильней, пальцы плясали на толстой тяжелой ткани, не в силах найти пуговицу на юбке. Вертура попытался помочь ей, но она с яростью оторвала от себя его руки, схватила его за запястья, с нечеловеческой силой и агрессией прижала к постели и длинными движениями, как собака или иное животное, оставляя на его коже подтеки сладкой от вина слюны, с хрипом и шипением принялась облизывать его грудь, лицо и шею.

Через две минуты все было кончено и Мариса, схватив с пола бутылку, не отпуская с себя детектива, допила ее, бросила в угол, с ненавистью вцепилась в растрепанные длинные волосы Вертуры, оттянула назад его голову, крепко схватила ладонью за горло, как будто пытаясь его придушить.

— Ты слабак! — шипела она злобно и презрительно — иди, позови другого мужчину, раз ты такой дряхлый неумеха! Я хочу двоих, троих по очереди и сразу всех! Или, приведи из леса белых волков! Твоих дружков, Дорса и Гонзолле! Коня сэра Прицци! А потом убей их прямо здесь, зарежь, заколи, напои меня их кровью, отдай мне их жизни!

Ее глаза горели диким и пронзительным черным безумием разверзшейся за ними, мерцающей адской бездны. Ничего человеческого или разумного, даже страсти, похоти или опьянения, не осталось в них. Слепая демоническая пустота, исполненная жажды и ненависти, пронизанная богомерзким аритмично пульсирующим движением чудовищных, вращающихся в ней похожих одновременно на уродливых склизких, членистоногих, перепончатокрылых и бескожих тварей и исполинских, вращающих миры и звезды живых колес, потоков и шестерней смотрела в лицо детективу. Весь ее облик исказился, исполнился почти, что физическим ощущением какого-то адского, продувающего насквозь, разрывающего на куски запредельного, потустороннего ветра. Все исчезло, остались только глаза: страшные и пустые, как дыры в эту чуждую всему живому и человеческому, жуткую и безысходную, из которой нет пути назад, нет спасения, бездну.

Наверное, Вертура должен был бы ужаснуться этому, или ему должно было бы стать дурно от отвращения к тому, что только что было сказано и всему что между ним и Марисой только что случилось, но какая-то запредельная печаль и жалость внезапно наполнили его сердце. Твердым, но заботливым движением он отвел от своего горла, разжал ее цепкие и холодные, как хватка могилы, острые, с обгрызенными под корень ногтями, пальцы, отнял ее руку от своих волос, перевернулся, лег рядом с ней и, заложив руку за голову, свободной рукой сжал ее ладонь. Последним рывком она попыталась побороть его, сжала руку в кулак, чтобы ударить, попробовала снова навалиться на него всем телом, но он удержал ее, прижал ее ладонь к своей груди. Это далось ему без особого труда. Порывистая, дающая ей силы, клокочущая в ее сердце неудержимость, покинула ее. За эти несколько секунд снова обратив Марису из черного, бесформенного, многоголового и многохвостого, извивающегося, полощущего, бьющегося на этом страшном, сумрачном, пронизывающим насквозь ветру, как огромный и жуткий воздушный змей, чудовища в обычную смертную, растрепанную, без сил откинувшуюся на постели, изможденную безумным демоническим припадком, женщину.

За окном горел фонарь. Завывал, с шумом раскачивал ветви деревьев, рвал листву, все усиливающийся штормовой ветер.

Мариса без движения лежала рядом с детективом. Повернув голову набок, смотрела на Вертуру печально, укоризненно и тоскливо, словно хотела попросить прощения за случившееся, но для слов у нее не осталось никаких сил. В ее темных, уже человеческих глазах стояли слезы.

— Ничего — пожимая ее пальцы, прошептал он ей — ничего страшного…

— Кода мужчина убивает врага ради своей женщины, он отдает ей его душу и его силу — как заклинание произнесла она внятно и тихо. В ее глазах снова полыхнул темный огонь, но тут же снова притих.

Мариса отпустила его руку, села на кровати, накинула на плечи рубаху, налила себе из оставшейся под столом бутылки вина в фужер, пересела в кресло, положила ногу на ногу, и с видом скучающей юной красотки из модного романа для пожилых дам, что упиваясь чувственными книгами о цветущих фрейлинах и плечистых рыцарях с мечами на белом коне, пытаются оживить в своих душах уже как не одно десятилетие перегоревшие девичьи чаяния и мысли, обычным своим тоном, укоризненно и грубо спросила.