Роберт Беннет - Город чудес [litres]

– Я думаю, что это не первый раз, когда такое происходит, – говорит она. – Далеко не первый. Представь себе, дитя мое, – мир рождается, и в нем появляются смертные и Божества. Некоторые смертные оказываются близки к богам, другие – нет. Начинается завоевание, порабощение, пока все не переходит в великую войну, и кто-то находит способ убивать богов. Старые Божества свергнуты, их дети наследуют мир – и переписывают его. Они стирают реальность и переписывают ее, рождая новый мир, с новыми смертными, новыми богами, новыми истоками, новыми завоеваниями и новыми войнами. Старые обыкновения и старые боги забыты, как будто их никогда не было. Мир даже не помнит, что они вообще жили. И все начинается сначала.

Ноков на мгновение делается серьезным и молчаливым.

– Я тебе не верю.

Она пожимает плечами.

– Это то, во что я верю. Верь в то, что тебе нравится.

– Ты хочешь сказать, что… ты сама…

– Знаешь, что говорят про Олвос? – мягко спрашивает она. – Что она родилась, когда тьма мира сделалась слишком тяжелой, и оцарапала себя, и породила искру – этой искрой была Олвос. Она была в этом мире с самого его начала. – Она закрывает глаза. – Она, а также, возможно, ее братья и сестры. И когда смертные изменили то, во что верили, она прислушалась, переписала собственную реальность и обо всем забыла. – Она смотрит на Нокова. – Ты здесь, мой сын, чтобы сделать то, что я, по всей видимости, сама сделала давным-давно. Свергнуть родителя. Забрать у него силу и сотворить собственный мир. Ты и я, мы всего лишь отдельные воплощения этого долгого танца, дитя. Всегда существовали Божества. Всегда существовали смертные. Всегда существовали рабство, война и революция. На твоих руках кровь, как и на моих, – единственная разница в том, что ты это запомнишь.

Ноков бросается к ней сквозь пламя, огонь лижет его черную кожу.

– Я все сделаю по-другому!

– Сколько трагедий последовало за этими словами, – тихо говорит Олвос.

– Заткнись. Заткнись! Умолкни! Ты используешь меня, водишь за нос, в точности как она! Ты такая же, как она. Никакой разницы.

Олвос делает глубокий вдох и кладет свою трубку рядом на бревно.

– Возможно, ты прав, дорогой, – устало говорит она. – Но теперь тебе придется задать себе трудный вопрос.

Ноков тяжело дышит.

– И какой же? – спрашивает он.

Она улыбается ему, слезы текут по ее щекам.

– Облегчит ли это то, что ты собираешься сделать?

Ноков закрывает глаза, его лицо морщится. Он не хочет плакать теперь, во время своего величайшего триумфа.

Он в отчаянии кричит:

– Да!

И бросается на нее.

Когда он с нею покончил, когда она неподвижна и холодна и он затащил ее в первозданную ночь, он понимает, что, хоть она и выглядела маленькой женщиной у костра, на самом деле была куда мощнее, несравнимо сильнее, чем он себе представлял. Сильнее, чем он мог вообразить.

Она могла уничтожить его на месте. Она могла убить его в один миг. Но не сделала этого.

Он спрашивает себя почему. Он не знает ответа.

Заваривая четыре чайника для гостей, Ивонна Стройкова чувствует себя немного нелепо. Дело не в том, что она не привыкла готовить такое количество чая для компании. Просто она даже не думала, что ей придется развлекать кучу детей-полубогов и мертвую женщину – по крайней мере, не всех сразу.

Божественные дети сидят в ошеломленной и безнадежной тишине, особенно Мальвина. Последствия случившегося до них еще не дошли, понимает Ивонна. Она через это уже проходила после Мирградской битвы, когда люди сидели на улицах, словно безмозглые лунатики, и бормотали о какой-то ерунде. Она знает: если они доживут до завтрашнего дня, утро принесет бесчисленные ужасы, когда они попытаются начать нормальную жизнь на громоздящихся вокруг развалинах.

Но это завтра. А прямо сейчас, сегодня, есть, по крайней мере, чашка горячего чая.

Она ставит перед ними первый поднос и мягко говорит:

– Пейте. Вам не помешает что-нибудь теплое.

Единственные, кто не раздавлен отчаянием, это Тати и Шара. И хотя Ивонне кажется, что право на бесчисленные вопросы есть у Тати, их задает Шара – спрашивает, как дочь перенесла путешествие, как она спит, нет ли у нее сыпи, порезов или синяков и так далее, и тому подобное. Тати отвечает тоном, который одновременно кажется скучающим и знакомым, и Стройкова приободряется, увидев, что мать и дочь немыслимым образом возобновили отношения без запинки.

Впрочем, кое-что изменилось: глаза Шары, которые поначалу казались такими усталыми, упиваются каждым движением ее дочери, каждым словом, каждым жестом, каждым звуком. Она как будто пытается все записать, все уловить и поместить под замок где-то в глубине души.

– Что теперь? – спрашивает один из божественных детей.

– В каком смысле – что теперь? – огрызается Мальвина.

– Что… нам теперь делать? – спрашивает другой мальчик. – Мы сбежим? Перегруппируемся?

– Перегруппируемся? – переспрашивает Мальвина с едким смешком. – Ну, допустим, мы так и поступим… так, давайте-ка посмотрим… Божественные духи выдувания стекла, часов, очагов, тетушек – старых дев, аханастанской весны и все прочие – что, по-вашему, мы сможем сделать?

Долгое молчание.

– Я не знаю, – говорит одна из девочек. – Хоть что-то.

– «Хоть чего-то», – ворчит Мальвина, – будет недостаточно.

Ивонна приносит третий поднос с чаем, когда Тати бросает взгляд на Мальвину и шепотом спрашивает Шару:

– Это… это моя сестра? Неужели?

Шара долго думает.

– Да, – говорит она наконец. – Это так.

– И она… она…

– Божественное дитя, – говорит Шара. – Да.

– И я… я…

Шара бросает на дочь ровный взгляд.

– Тоже.

Лицо Тати заливается краской.

– Я б-бо…

– Тебе повезло, Татьяна, – говорит Шара. – Главная разница между тобой и той девочкой в другом конце комнаты – большое горе.

– Это не ответ! – расстроенно восклицает Тати. – И ты это знаешь!

– В самом деле?

– Да! Ты… ты должна была мне рассказать, ты должна была помочь мне это понять… понять, кто я или кем стану!

– Ты так уверена, любовь моя, – говорит Шара, тихонько попивая чай, – что я этого не сделала?

И тут их настигает звук. Это гулкий, жуткий, раскатистый звук – как будто кто-то ударил в немыслимо огромный колокол, колокол размером с луну. Он такой громкий, что Ивонна, несмотря на все усилия, роняет поднос, и тот с громким звоном ударяется об пол.

– Что это еще такое?! – кричит она.

Шара подается вперед.

– Кто-нибудь может подвести меня к окну?

Ивонна помогает ей добраться до эркера, расположенного с восточной стороны особняка.

– Ах… – говорит Шара, выглядывая наружу. – Как я и думала.

– В чем дело? – спрашивает Ивонна.