Роберт Беннет - Город чудес [litres]

Шара Комайд отвечает ему яростным и непоколебимым взглядом.

– Ноков, – говорит она, – как давно я хотела встретиться с тобой лицом к лицу. После стольких лет, вижу, ты не очень-то похож на фотографию, которую я нашла в папке Виньи. Не так уж сильно похож, по крайней мере.

– Это… это невозможно, – тихо говорит Ноков. – Тебя убили. Я сделал так, что тебя убили, как и твою тетю…

– Я кое-чему научилась, – отвечает Шара. Она делает шаг к нему. Ноков косится на ее черный клинок и чуть-чуть пятится. – Если точнее, я кое-чему научилась у твоего отца.

– Моего… кого?! – ошарашенно говорит Ноков.

– Жугов был умной тварью, – продолжает Шара. – У его запасных планов имелись собственные запасные планы. – Она делает еще шаг вперед. – Мы думали, он умер. Мы думали, ты и все твои братья и сестры мертвы. Что ж, было мудро поучиться у него и сделать так, чтобы ты предположил то же самое про меня.

Ноков отступает еще на шаг от Сигруда, Ивонны и «гнезда» Тати.

– Это ничего не меняет, – говорит он. – Я… я все равно последнее Божество, и я все равно собираюсь убить небеса.

– Ты еще и поверил, что у меня больше нет черного свинца, – продолжает Шара. Она поднимает нож. – Ты думал, что украл его у меня.

– Т-так и было! – говорит Ноков. Он таращится на черный нож Сигруда. – Я это сделал! Это не… это не…

– Перво-наперво, ты никогда не знал, сколько его у меня было, – парирует Шара. И делает еще шаг вперед. – Вот в чем проблема с тобой и твоей семьей – Жугов был таким неимоверно умным, что на самом деле оказался полным тупицей.

Лицо Нокова кривится, и внезапно из грозного и могущественного Божества он превращается в подростка, который не может прийти в себя от оскорбления на детской площадке.

– Заткнись!

– Он попал в одну ловушку с Колканом, – продолжает Шара. – И сошел с ума…

Ноков отступает еще на шаг, но теперь он трясется от ярости.

– Да заткнись ты!

– И когда они появились, переплетенные друг с другом, и я увидела их, сломленных и несчастных, – говорит Шара, – знаешь, о чем они меня попросили?

– Оставь меня в покое! – кричит Ноков.

– Они попросили, – продолжает Шара, повысив голос, – взять мой черный свинец и перерезать им горло. Они просили, умоляли их убить.

– Ты, и твоя тетка, и… Как я вас ненавижу. Как же я вас ненавижу!

– Они сказали, что больше не хотят быть Божествами.

– Ты лжешь! – кричит Ноков.

– Вот уж нет, – говорит Шара. – И ты это знаешь. – Еще шаг. – Значит, очень правильно, что ты умрешь так же. – Она поднимает нож. – Таким же жалким, как твой отец. Он заточил себя в ящике, который сделал сам. А теперь, Ноков, я засуну тебя в я…

Ноков ревет от ярости и бросается на нее, нанося отчаянный, дикий удар.

Шара вертится на месте. На мгновение замирает.

Нож Сигруда с приглушенным звяканьем валится на мостовую. Вслед за ним падает на колени Шара.

Верхняя часть ее платья окрашивается в темно-красный от крови, что хлещет из горла.

Она смотрит, слабо улыбаясь, сперва на Сигруда, потом – на что-то за ним, посреди улицы. Выражение лица у нее необычное, одновременно извиняющееся и ободряющее, полное сожаления и надежды, мечтательное и печальное.

Она падает – и исчезает. Пропадает, словно ее никогда не существовало.

Ноков таращится на место, где она была, в замешательстве.

– Что? – говорит он. – Что… что это было?

А потом дальше по улице раздается крик – высокий, пронзительный вопль молодой женщины, пришедшей в ужас.

Сигруд поднимает голову, когда слышит крик Тати. Кажется, он ее видит – она стоит посреди улицы всего лишь в квартале от него. Хотя он на грани обморока, все равно его охватывает жажда поспешить к ней, побежать, успокоить в момент скорби.

Но потом ее крики… меняются. Они становятся глубже. Старше.

Страннее.

Как будто кричит не одна девушка, но сотни, тысячи слившихся воедино.

Потом улицы наводняет очень яркий белый свет, как будто прямо посреди мостовой взорвалась звезда.

Он слышит, как рядом кричит Ивонна:

– Что за адский ад тут творится?!

Крики продолжаются, но свет меркнет. Сигруд открывает глаза и видит, что Тати парит над мостовой, раскинув руки и ноги, обратив лицо к небу. Даже Ноков кажется ошеломленным таким поворотом событий, судя по растерянному лицу.

Крики прекращаются. Тати очень медленно опускается на землю. Ненадолго приседает, опустив голову так, что волосы падают на лицо.

Затем она шепотом произносит:

– Я… я помню.

И по какой-то причине от ее слов у Сигруда болят уши – или, быть может, разум. Сперва он думает, что они как будто звучат одновременно, но дело не в этом – скорее, услышанные им слова еще не произнесены, он слышит то, что будет произнесено, может, в следующую секунду или еще через секунду, и это странное, шизофреническое чувство ломает его.

Ивонна склоняется к ней.

– Тати? – нервно спрашивает она. – Тати, это ты?

Девушка встает, ее лицо по-прежнему скрывают волосы.

– Нет, – говорит она. – Нет, это не так.

Потом она запрокидывает голову, и ее крик летит к вершине башни:

– Тулвос! Тулвос, дочь прошлого, ты помнишь? Я помню! Я теперь все помню!

Ноков роняет челюсть. Потом он рычит и кидается на нее.

– Я знаю, кто ты! Я понял, кто ты такая, я понял, кем ты была все это время!

Он опоздал, он слишком далеко. Тати – или та, кем она стала теперь, – отрывается от земли, взмывает в воздух и летит прямиком к далекой стене, туда, где совсем недавно приключилась Божественная битва.

И когда она приближается, все… останавливается.

Ноков, который был полоской тьмы в считаных футах позади Тати, замедляется, пока не зависает в небе, словно черное насекомое в ловушке янтаря.

Ивонна, которая поворачивалась, чтобы посмотреть вверх, цепенеет как статуя, ее волосы застывают в причудливом положении, словно она плывет под водой.

Сигруд озирается, тяжело дыша. Ему теперь очень трудно оставаться в сознании, но он видит частицы пыли, повисшие в воздухе, далеких мирградцев, замерших на полушаге, убегая прочь, и даже мотылька у ближайшего уличного фонаря, чьи изящные белые крылья застыли на полувзмахе.

– Ивонна, – говорит он, задыхаясь, – Ивонна, что… что происходит?

Она не отвечает. Она словно висит в пространстве, не шевелясь.

Голос Тати звенит над ним, громкий и неистовый:

– Дочь минувшего, узнаешь ли ты меня? Ты меня знаешь, Тулвос, ты меня знаешь? Ты помнишь, когда мы были одним? Ты помнишь, что с нами сделали? Ты помнишь, кем мы были?

И Сигруд мгновенно все понимает.

Он понимает, почему Шара врала ему в убежище. Он понимает, почему она хотела остаться в живых и задержать возвышение своей дочери.

Он понимает, кем был искалеченный божественный ребенок, чьи владения оказались так велики, что угрожали всем изначальным Божествам.