Роберт Беннет - Город чудес [litres]

Наконец она поражает последнюю банку. Когда она хрипло и измученно вскрикивает от радости, Сигруд улыбается.

– У тебя получилось, – говорит он.

– Наконец-то, – отвечает Тати. – Пропади оно все пропадом, ну наконец-то.

Сигруд вскидывает брови, делая вид, что не заметил этого чрезмерного увлечения взрослым языком. Он ждет, пока она поставит винташ на предохранитель, потом забирает оружие и показывает, как вытащить обойму.

– Давай что-нибудь поедим.

Они сидят в лучах заката и едят черный хлеб с ярко-желтым сыром.

– Мама не позволяла мне делать ничего подобного, – говорит Тати с набитым ртом. – Она не разрешала мне заниматься опасными вещами или… ну, я не знаю. Развлекаться. Казалось бы, она должна была научить меня этому.

Сигруд качает головой.

– У Шары была нелегкая жизнь. Ненормальная. И она точно не развлекалась. Думаю, она хотела, чтобы твоя жизнь была другой.

Тати вздыхает, как самый настоящий подросток.

– Снова-здорово. Я как зверь в клетке, которого кормят по расписанию.

Сигруд отламывает еще кусок сыра. Ему вновь приходит в голову, что это может оказаться правдой: вдруг Шара, опасаясь истинной природы своей дочери, загнала ее в ловушку, как волка? Ему трудно представить, чтобы Шара пошла на такое, но за тринадцать лет человек способен измениться. И Шара могла знать больше, чем он.

– Почему ты плакал, когда впервые пришел сюда? – спрашивает Тати.

– Что? – удивляется Сигруд.

– Когда ты только пришел и тетушка соорудила очаг на крыльце для тебя. Я вышла на тебя посмотреть, и ты плакал.

– Я… – Он опускает свою тарелку. – Я не был уверен, что это произошло на самом деле.

– Что произошло?

– Я… увидел сон. О моей дочери. Она… Она умерла некоторое время назад.

– О-о, – говорит Тати. – Мне очень жаль.

Сигруд кивает.

– Какой она была?

– Молодой. Умной. Даже гениальной. Она читала много книг. Возможно, она бы тебе понравилась. По крайней мере я так о ней думаю. Я провел с ней очень мало времени, и у нас были сложности. – Он недолго молчит. – Я не узнал ее так хорошо, как хотел бы узнать.

– Мертвые – это загадка, – говорит Тати, глядя на дикие холмы. – Они так много с собой забирают, что ты даже не знаешь, кого оплакиваешь. Это безумие, но я все еще… все еще не верю, что она умерла. В моей душе застряло крошечное зернышко веры, которое никак не получается раздавить, и оно твердит, что это все выдумки. Вроде театра. Безвкусная драма. Наверное, она где-то есть, она жива, просто за сценой, вдали от декораций. Я читала газеты, я знаю, о чем говорите вы с тетушкой. И все-таки внутри меня есть нечто – оно знает или думает, что знает, что она все еще жива. Это несправедливо. Такое чувство, что я не смогу оплакать ее по-настоящему, пока это не уйдет. Но оно не уходит.

– Я сожалею, – говорит Сигруд. Он слабо улыбается. – Сегодня ты отлично справилась. Когда я был молод, нас учили стрельбе из арбалетов и иже с ними, потому что ничего другого не было. У них отдача слабее, чем у огнестрельного оружия.

Тати оживляется.

– Почему бы тебе не показать мне, как ты стреляешь? Я думаю, это будет потрясающе.

Он качает головой.

– Я ранен. Это было бы неразумно.

– О, пожалуйста.

– Нет.

– Прошу тебя!

– Нет, Тати.

– Всего один разок?

Сигруд молчит.

– Что, если я подброшу банку в воздух, – говорит Тати, подталкивая винташ к нему, – и ты…

Сигруд шлепает ладонью по ложу винташа, останавливая ее.

– Нет!

Тати слегка вздрагивает от неожиданности.

– Но почему?

– Тати… это не игрушка, – говорит он. – По-твоему, мы играем? Как ты думаешь, зачем я учу тебя стрелять?

– О чем ты?

– Твою мать убили, Тати! Люди, которые это сделали, все еще ищут тебя. Я точно знаю. Я должен тебя оберегать. И потому тебе надо узнать, как работает оружие.

Тати смотрит на него с возмущением.

– Так это все… это все было…

– Все это было ради выживания, – говорит Сигруд. – Я чуть не умер, пробираясь сюда, к тебе. Если обстоятельства того потребуют, я готов умереть, чтобы сохранить тебе жизнь. Таковы мои приказы. Но и ты должна понимать, что к чему.

Тати смотрит на Сигруда, на ее лице проступает смесь эмоций: гнев, ужас, полное отрицание. Он понимает, что она вот-вот уйдет или закричит. Всего этого слишком много для скорбящей семнадцатилетней девушки, которую раньше беспокоили только падение биржевых котировок и цены на сырье.

Сигруд пресекает это в зародыше. Он указывает на оружейную Ивонны и говорит:

– В том сарае более пятидесяти различных видов огнестрельного оружия. За то время, что мы проведем вместе, я хочу, чтобы ты постреляла из каждого по меньшей мере один раз. Ты дочь своей матери. Я знаю, что ты сможешь выстоять перед лицом опасности, в точности как это делала она. Но ты должна учиться. Обязана! Твоя мама не хотела, чтобы твоя жизнь была такой, Тати, но все случилось по-другому. И мы вместе должны ко всему подготовиться.

Тати моргает, осознавая услышанное. Потом начинает плакать, спрятав лицо в ладонях. Сигруд полагает, что реакция не такая уж удивительная – она измучена и потрясена.

Поколебавшись, он кладет ей на спину правую руку.

– Ты сегодня была молодцом, – говорит он. – А завтра будешь еще…

И тут, к полнейшему изумлению Сигруда, Тати обнимает его и крепко прижимается. Объятие вызывает почти невыносимую боль, но дрейлинг, стиснув зубы, переносит его без единого звука.

Какое-то время они сидят вот так. Потом открывается дверь и входит Ивонна. Она смотрит на Тати, которая обнимает Сигруда и плачет, потом на «Камаль» на крыльце рядом с ними и на множество латунных гильз, усеивающих двор.

– Это что… что вообще такое? – спрашивает она.

– Прогресс, – отвечает Сигруд.

Несмотря ни на что, той ночью Сигруд долго не может заснуть.

Он все еще чувствует ее объятия, ее слезы на своем плече. Маленькая, испуганная девочка, которая отчаянно нуждается в его помощи.

Он вспоминает Сигню, и Шару, и всех товарищей и соратников, которых потерял. Он не сомневается, что то же самое может случиться с Тати, с Ивонной, с Мулагеш. Кажется, печаль следует за ним, как туман.

Он вспоминает, как смеялся во тьме Ноков, когда Сигруд поклялся, что Тати не может быть божественной: «Я почти верю тебе, когда ты это говоришь».

Он вспоминает, как Тати нахмурилась и сказала: «Они ходили в обычную школу. Я нет. Мама нанимает для меня учителей. То есть нанимала».

Сигруд сидит на краю кровати и трет лицо.

Маленькая Татьяна Комайд, выросшая в неволе, вдали от своей естественной среды, в изоляции и карантине от общественной жизни.

«Шара должна была знать, – думает он. – Она должна была знать, что такое Тати». У него начинает вырисовываться ужасная идея: «Возможно, Шара не держала Тати при себе. Возможно, она держала ее поближе к черному свинцу – единственной вещи, которая способна убить Божество…»