Макс Фрай - Так берегись [litres]

– Да, – подумав, согласился я, – ты прав. Ещё летом бы помирились. Ну и насчёт всего остального ты тоже, конечно, прав.

Вагон был охвачен пламенем. В первый миг я отшатнулся и схватился за ручку двери ближайшего купе – зажмуриться и в Хумгат, бежать отсюда к чертям собачьим. Не ждать же, пока через час мой обугленный труп, или вовсе один только пепел заберёт, как договаривались, Тёмная Сторона.

Но я не успел открыть дверь купе, потому что понял: огонь не настоящий. Просто иллюзия. Ни жара, ни дыма, ни даже запаха гари нет.

– Умеешь ты приветливо поздороваться! – сказал я вслух. Ответом мне был треск и завывание пламени. Чрезвычайно убедительные треск и завывание, но если нет жара, значит, и огня тоже нет.

Я шагнул в огонь; со стороны это, наверное, выглядело до безрассудства храбрым поступком, а по ощущениям – ну просто прошёл по вагону со спецэффектами, как будто здесь снимают кино. Вышел в тамбур, открыл дверь следующего вагона. Сказал:

– Нет никакого смысла в этом дурацком пожаре. Я бы на твоём месте не стал продолжать.

Но в соседнем вагоне тоже пылал иллюзорный огонь, и в третьем, и в четвёртом по счёту, где я наконец обнаружил Агату, тоже охваченную пламенем, как и всё вокруг. Сидела, пылая, на пылающей полке возле пылающего окна, завернувшись в пылающее одеяло. В одной горящей руке держала горящий стакан, в другой бутылку, подливала себе горящего вина и выглядела при этом как крепко пьющая саламандра. Сказала, не оборачиваясь:

– Ты, наверное, думаешь, это я специально тебя так встречаю. Ничего подобного. Не стала бы я стараться. Просто почувствовала твоё приближение, испугалась, потом подумала: «Да гори всё огнём», – и вдруг всё вокруг загорелось от одной моей мысли. Кроме, собственно, тебя. И это на самом деле смешно, – заключила Агата таким мрачным тоном, словно «смешно» – синоним слова «прискорбно». Впрочем, возможно, для неё так и есть.

– Когда тебе надоест эта иллюминация, попробуй подумать: «Не гори всё огнём», – посоветовал я.

– Сама знаю! – огрызнулась Агата. Но вероятно последовала совету, потому что бушующее пламя сразу погасло. Вернее, просто исчезло. Как будто не было ничего.

Агата залпом допила вино, или что там у неё было в погасшем стакане. Сказала всё так же, не оборачиваясь:

– Ну что, ты рад? Доволен, что я осталась одна и несчастна? И впереди целая вечность горя и одиночества. И всё из-за тебя!

Я открыл было рот, чтобы возмущённо рявкнуть: «Из-за меня?!» – но вовремя вспомнил Джуффина. Ребёнок и есть ребёнок, правильно он говорил. Рыдающий дракончик из анекдота, съевший всех родственников и друзей, на вопрос: «Ну и кто ты после этого?» – жалобно отвечающий: «Сирота». Вот и Агата такая же сирота. Но от этого ей не легче. Горе – что у неё, что у того дракончика – самое настоящее. Вне зависимости от того, кто сколько народу перед этим сожрал.

Поэтому я сел рядом с Агатой, обнял её и сказал:

– Чему тут радоваться, сама подумай. Я по тебе очень скучал.

– И не приходил поэтому, – горько усмехнулась Агата. – Чтобы лучше скучалось. И защиту какую-то специально наколдовал, чтобы я не видела, как ты веселишься с этими своими так называемыми друзьями. Которые за всю свою жизнь ничего интересного не совершили, хотя вроде бы все такие из себя великие маги, специально с детства учились чудесам. А не родились беспомощными людишками в скучном нелепом мире, как я. Но я всё равно в тысячу раз больше важного сделала! И могла бы сделать ещё больше, если бы ты мне помогал.

Я снова чуть не взвился: «Помогал лишать людей жизненной силы? Или свою надо было снова отдать?» – и опять сдержался. Напомнил себе: это же Агата. Она вообще уже умерла. Ты бы на её месте тоже на всех живых злился – ишь что себе позволяют! Живут в своё удовольствие вместо того, чтобы ради меня умирать!.. Впрочем, вру. Первые лет сто как минимум я бы просто блаженно пялился в окна, рыдая от счастья, что всё так здорово получилось, и я оказался в раю. А в перерывах пил бы вёдрами кофе и книжки читал. Но то я, суровый минималистический гедонист. Мне для счастья действительно мало надо. Зато Агате – гораздо больше, чем просто много. Для начала – овеществить несколько сотен выдуманных миров. И, по большому счёту, она совершенно права. Если уж взялся быть демиургом, будь им любой ценой, до конца. Просто мне неудобна и поэтому неприятна эта её опасная для меня и других людей правота.

– Мне так жаль, – честно сказал я Агате.

– Чего тебе жаль? – угрюмо спросила она.

– Что я не могу быть на твоей стороне.

– Ну так смоги! – воскликнула она. – Чего проще? Ты же любишь всё это, – она небрежно махнула рукой в сторону окна, за которым проносились зелёные и голубые огни очередного выдуманного города. – Любишь, я точно знаю, слишком долго читала твои мысли, чтобы ошибаться. Очень любишь и мои удивительные миры, и меня. Но выбрал почему-то не нас, а один-единственный несовершенный, созданный без особой фантазии, примитивно устроенный мир, который и так уже существует. И без тебя обойдётся, даже не заметит, что ты куда-то исчез. А если заметит, всё равно как-нибудь выстоит, не пропадёт. И твои друзья чуть-чуть погрустят и сядут обедать. Обед это самое важное, так они думают. Нельзя его пропускать!

Она явно хотела уколоть меня побольней, но я, наоборот, умилился. Вспомнил, как сам был подростком и точно так же презирал окружающих взрослых за их ежедневные обеды и ужины по расписанию; впрочем, это презрение совершенно не мешало мне самому жрать всё, что не приколочено. Потому что я-то по-честному голоден, мне по-настоящему надо, и вообще, это же я!

– Это же я! – сказала Агата. – Я лучше всех в мире, таких вообще не бывает, ты сам много раз говорил. Почему передумал? Что тебе вдруг стало не так? Кто тебя переубедил? Только не заводи снова песню про людей, которых тебе якобы жалко. На самом деле тебе никого не жалко! Даже меня.

– Если не заводить эту песню, мне и ответить-то нечего, – усмехнулся я. – Только дело не в том, что мне кого-то жалко, или не жалко. А в том, что жизнь у людей забирать нельзя. Просто нельзя, и всё. Она не для этого. Не для того чтобы тратиться на чужие замыслы и дела, даже великие, вроде твоих. А для того, чтобы человек сам прожил её, как сумеет. Мне, знаешь, тоже далеко не всегда нравится, как люди распоряжаются своей жизнью. Но это не повод её у них отнимать.

– Ещё какой повод! Сокровище не должно принадлежать кому попало! Даже стипендию платят не всем студентам подряд, а только тем, кто хорошо учится. Вот так же и сила – должна доставаться лучшим из лучших, тем, из кого может выйти толк. Но ладно, нет смысла спорить. Можем заключить сделку. Не хочешь, чтобы я забирала чужую силу, отдавай мне свою. Для начала этого хватит. Не на всё, но на очень многое. Твоя сила всё-таки гораздо круче любой чужой. И у тебя есть свой хитрый способ её восполнять. Я толком не поняла, как тебе удалось так ловко устроиться – приходишь в какое-то странное место, говоришь, чего надо, и сразу всё получается, как ты сказал. Но не важно. Главное, что ты можешь каждый день отдавать мне силу и оставаться в живых. Если согласишься со мной делиться, я оставлю в покое всех остальных.