Джозеф Финк - Исчезающий город [litres]

– Карлос, – тихо спросила она, встретившись с ним взглядом, – что произошло?

– С точки зрения Найт-Вэйла я пробыл в параллельном мире год. Но в том мире время движется быстрее. С моей точки зрения, прошел не год, а десять лет. Я провел десять лет без еды и питья, не старея, не существуя по-настоящему, просто ожидая в оцепенении, один, вдали от тех, кого люблю. Там, где пусто и пустынно. Десять лет.

Он вздрогнул, и Ниланджана впервые это заметила. Взгляд его был неподвижен и устремлен куда-то вдаль.

– Никто и никогда не должен пройти через то, что испытал я.

Она не нашла слов, чтобы хоть как-то его ободрить, и лишь произнесла:

– Карлос, мне так жаль.

Ниланджана заметила свет в окне на фасаде здания, прямо за фигурами в капюшонах, которые теперь казались скучающими и разодетыми сверх меры охранниками. Дом заливали солнечные лучи, но она определила, что внутри зажгли свет, потому что увидела скромную железную люстру над простым круглым деревянным обеденным столом. На столе стояла незатейливая стеклянная ваза. По задней стене промелькнула тень, а потом показалась женщина. В доме находилась женщина лет пятидесяти, одетая в простое платье с узором из цветов. Женщина взяла вазу и поставила в нее свежие цветы, потом вышла из комнаты и через несколько секунд вернулась с чашей, из которой налила в вазу воды. На мгновение выглянула в окно, словно наслаждаясь утренним солнцем. Потянулась и зевнула, но зевок так и остался у нее на лице. Челюсть ее отвисала все ниже, а руки становились длиннее. Она выглядела так, словно ее затягивало в черную дыру, и беспомощно удлинялась. Рот стал уже в половину ее тела, руки выгнулись назад, упираясь в потолок, глаза ввалились в черепную коробку. Теперь она представляла собой рот, две пустые глазницы и вывернутые руки, расползавшиеся по потолку, словно вьюны. А затем женщина растворилась целиком: рот, глазницы и руки превратились в пыль, которая упала на пол в гостиной и исчезла из поля зрения.

– Карлос, вы видели? – Ниланджана было потянулась, чтобы схватить его за плечо, затем все вспомнила и замерла. – Это все на самом деле?

Он пожал плечами.

– Это произошло в доме, который не существует, так что, полагаю, чисто формально – нет.

– Ученые хотят исследовать Улыбающегося Бога, – заявила пастор Мунн. – Они считают, что в гигантской многоножке есть нечто «захватывающее с научной точки зрения и абсолютно ужасающее». – Она взглянула на Дэррила, сидевшего с другой стороны стола.

Гордон, вернувшийся со своего разведывательного задания в фургоне и занявший свое обычное место, смотрел на него так же сердито.

– Как ты думаешь, это правильно? – спросила пастор Мунн.

Дэррил не был уверен, хотела ли она сказать «верно» или «оправданно».

– Мой опыт говорит, – ответил он, – что ученые считают все захватывающим с научной точки зрения. Это одно из их лучших и худших качеств. Они постоянно кричат, что вселенная есть нечто выдающееся и что свечение туманности и бульканье сломанного блендера суть части широкого спектра существующих явлений, неправдоподобных и прекрасных. – Он вздохнул. – Все это очень утомляет. Особенно когда тебя вырастили на гениальном и вдохновляющем учении о том, что Улыбающийся Бог придет, чтобы поглотить всех нас.

Пастор прищурила глаза, сохраняя свою естественную доброжелательную улыбку, но это не возымело желаемого эффекта, поскольку было скрыто ее огромной шляпой. Она сняла шляпу и снова сощурилась.

– А что думают остальные? Дэррил говорит правду? Мы можем ему доверять или же он предал свою веру?

По обе стороны от Дэррила находились Стефани и Джамиля, и каждая положила руку ему на плечо, тем самым признавая его своим.

– Никто не вложил в общее дело столько, сколько наш Словотворец, – ответила Стефани. – Никто добровольно не отработал столько часов и не выплатил столько денег, чтобы поддержать наши приходы в Венесуэле, Мексике и Двойной Мексике.

– Жаль, что вы не видели, сколько времени он посвятил тому, чтобы обучить наших миссионеров двойному испанскому, – добавила Джамиля.

– Самое сложное там – это удвоение голосовых связок, – пояснил Дэррил. – Как только это освоишь, дальше все идет гораздо легче.

– А если вы ему не верите, – вступила Стефани, – то поверьте мне. Вы знаете, что я ничего не хочу так, как стать старейшиной церкви. Я никому не позволю помешать мне достигнуть этой цели. И мне известно, что Дэррил верен церкви.

– Мм-м, – только и ответила пастор, задумчиво постукивая друг о друга кончиками пальцев.

Гордон кашлянул.

– Пастор, – начал он, – мэм, вы знаете, что я всегда с вами на сто процентов, что бы ни случилось. Но… ну, мы знаем Дэррила с малолетства. Я вел у него несколько предметов. Он какое-то время оставался у нас с женой после того, как Рамиресы… как его родители… отошли в мир иной. На моих глазах он вырос радостным и верным последователем нашего Улыбающегося Бога.

Пастор по-прежнему улыбалась нейтральной улыбкой.

– Однако если вы ему не верите, – продолжал Гордон, – я ему тоже не верю. Это точно. Но если спросить меня, только меня одного, по-моему, я бы ему поверил. Он же написал нам брошюру, клянусь зубом.

– Спасибо, Гордон, – ласково произнесла пастор, однако тон ее не намекал на дальнейший диалог. – А ты, Дэррил, сам-то ты что скажешь?

Дэррил замялся, собираясь с мыслями. Сколь блестящим он был на письме, столь же глубоко неубедительным он мог казаться в устной речи, и ему это было известно. Самые искренние его мысли временами, похоже, звучали как имеющие скрытые мотивы или произносились с несоответствующей интонацией. А сейчас ему нужно быть убедительным, как никогда. Он сделал медленный вдох и выдох.

– Для меня не существует разделения между телами в этой комнате и верой в наших сердцах и челюстях, – начал он. – Я считаю, что то, во что мы верим, и то, что мы есть, является неразделимым и единым. Всякий раз, когда я шевелю пальцем, – это молитва. Каждый раз, когда Стефани шутит, а Джамиля смеется, – это молитва. Каждая запеваемая Гордоном песня есть молитва. Каждое прикосновение, каждая мысль, каждый конфликт, даже каждое мгновение слабости – это молитва. Радостные последователи – это все, из чего состоят наши жизни. Я не мог бы отрицать свою веру, так же как не мог бы отрицать свой скелет, не мог бы оставить его, не предав каждое мгновение, проведенное мною вместе с друзьями. Я люблю находящихся здесь людей. И той же любовью – не тем же уровнем любви, но тем же единым порывом любви – я люблю радостных последователей. Я люблю Улыбающегося Бога и люблю каждого из вас. – Он посмотрел в глаза Гордону, потом пастору Мунн, коснулся лежавших у него на плече пальцев Стефани, взял свободную от дрели руку Джамили. – Не знаю, ответил ли я на ваш вопрос.