Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

— Димон, у тебя есть с собой бритва? — подавленным тоном спросил я.

— Даже не думай. Совсем спятил. Не обращай внимания на Эдмундовича, он такой злой, потому что его баба бросила.

— Плевал я на него! На весь универ, на эту конюшню Авгиеву, плевал, зарасти он чёрной плесенью!

— Эх, Стефано, хоть ты мне и не поверишь, но увы, ты решил неправильно.

— Откуда ты знаешь? Задача пока ещё является нерешённой. Правильное решение или нет, объявят лишь тогда, когда я отправлю им свой результат, — возразил Альджебри.

— Нет. Это станет известно через несколько лет. А верное решение будет не у тебя, а у швейцарского и французского математиков, — собравшись с силами, я всё-таки решил сказать восторженному сопранисту горькую правду.

— Но… почему? Откуда такие сведения? — опешил Стефано.

— Ты не задавал подобных вопросов, когда я никому не понятным образом оказался в Капелле. Когда напился и рассуждал про язык «си-шарп». Когда… Впрочем, до тебя так и не дошло, что я — из двадцать первого века?

— Прости. Это слишком… — Стефано словно отказывался принимать поступившую информацию, я осознавал, что он не может этого понять. — Разве только принять на веру. Мне ничего другого и не остаётся. «Credo quia absurdum», — как сказал Тертуллиан, — вздохнул Стефано.

— Да, в это сложно поверить и трудно принять, но это так. И все мои мысли сейчас заняты тем, чтобы разыскать одного человека. Который, как мне известно, сохранил чертежи машины времени, созданной синьором Альберто Прести.

— Никогда бы не подумал, что безумный маэстро доиграется до того, чтобы вызвать из грядущего не только дух, но и материю.

— Есть такая наука, но она мало кому доступна и даже в наше время считается невероятно сложной.

— Постой. Если ты, как ты говоришь, из грядущего, то я хочу знать одну вещь. Неужели в двадцать первом веке Россия попадёт под власть Ватикана и будет рождать собственных «виртуозов»?

— Нет, к счастью, нет. Кастрат Фосфоринелли — исключение, ошибка, недоразумение. Более того, я тебе скажу, в начале двадцатого века институт «виртуозов» исчез, как явление. В моём времени во всех театрах и соборах поют лишь мужчины и женщины. Иногда — маленькие мальчики.

— Слава Всевышнему! Всемогущий Ватикан, наконец, прозреет, — усмехнулся Стефано. — Но… как же Доменика? Вы же так любите друг друга, неужели ты хочешь оставить свою любовь?

— В том-то и дело. Доменика — тоже из моего времени. Она родилась ровно за десять лет до моего рождения и попала в прошлое в шестилетнем возрасте.

— Так вот, в чём причина. Доменико всегда был немного замкнутым и странным мальчиком, сколько я его помню. Несмотря на то, что проявлял к нам искреннюю нежность и заботу. Иногда мне казалось, что он не договаривает, что-то скрывает. Постоянно в раздумьях, сопровождающихся грустью. Теперь я понимаю. Хотя, и не понимаю, одновременно.

— Спасибо, друг мой. Ты даже не представляешь, как я буду скучать по тебе, когда вернусь в своё время. Но обещаю, что сделаю всё возможное, дабы почтить твою память и рассказать о тебе моим современникам.

— Это необязательно. Главное, чтобы вы вернулись и были счастливы. Но, всё же, мне было бы приятно осознавать, что кто-то вспомнит о несчастном Стефано Альджебри.

— Стефано Альджебри не останется несчастным. Как раз об этом я и хотел поговорить. Стефано, я считаю своим долгом тебе помочь, отблагодарить за всё то, что ты для меня сделал.

— Каким образом? — горько усмехнулся сопранист. — Разве что, найдёшь мне женщину для утешения моей печали?

— Да. Именно. Как вариант, я хочу познакомить тебя с одной девушкой. Она прибыла в Российскую империю из Неаполя. Мне кажется, что вы найдёте общий язык.

— Где она? Я хочу её увидеть! — воскликнул Стефано, и мы без лишних разговоров отправились в сад, где, по моей просьбе, переданной Кар-Карычем в записке, должна ожидать нас странная неаполитанка.

На самом деле, меня несколько грызла совесть за то, что я предлагал другу девушку, которая никому не понравилась, но пока что это был единственный подходящий вариант. Так называемая Мария Николаевна ожидала нас в саду, на скамейке, около увядающей клумбы и выглядела такой же напуганной, как и вчера.

Оставив юношу и деву наедине, я поспешил откланяться и вернуться в свою комнату, где Доменика назначила урок музыки. Надо сказать, она очень волновалась перед предстоящими занятиями с княжескими детьми и крепостными певицами. Было решено проводить музыкальные занятия не индивидуально, а в группе, причём, на французском языке, которому были обучены юные дарования.

С Настенькой же Доменике предстояло заниматься индивидуально, поскольку в программу обучения невесты немецкого князя входили латынь и основы католического учения. Да, будущей княгине фон Гольдберг придётся сменить конфессию перед вступлением в брак. По тем временам подобная практика была в порядке вещей, и я совершенно не представлял, каким образом Петру Ивановичу удалось уговорить Священный Синод дать согласие на брак «сына» с римской католичкой.

Возвращаясь во дворец с чёрного хода — это был наикратчайший путь до моей комнаты — я столкнулся в дверях с парнем лет тридцати, высоким и жилистым, как Пётр Иванович. Должно быть, кто-то из старших его сыновей, судя по фамильной пряди. Вид у него был совершенно помятый: взъерошенные волосы, мешки и размазанная чёрная краска под глазами, выступающая сквозь неравномерный слой пудры щетина, как у бомжа. Но апофеозом всего этого безобразия являлся распахнутый персидский халат, под которым были только чулки и бесконечные заросли на груди и далее. «Здравствуйте, Кошмар Петрович», — с усмешкой подумал я.

Предполагаемый «брат», однако, ничего не сказал в качестве приветствия, лишь молча отодвинул меня в сторону и вышел из дворца. Жуть! В таком виде? Здесь же полно девушек! Правда, в то время люди не были столь закомплексованными, как в наши дни, и спокойно реагировали на подобные вещи. Даже в бане мылись все вместе, о чём я уже знал и с ужасом готовился к предстоящему торжественному омовению в конце следующей недели. Интересно, какое обоснование Пётр Иванович придумает для моего «подозрительного шва» в определённом месте?

Человек в халате кривой походкой прошествовал через сад. В это время какая-то незнакомая девушка, невысокая, коренастая, в рубахе и синем сарафане, несла во дворец корзинку с сушёными грибами. Остановившись рядом с этим непотребного вида князем, она бросила на него нескромный взгляд, а тот грубо шлёпнул её по крепкой крестьянской заднице. Куда только Пётр Иванович смотрит?

Видимо, не зря строгая Ирина Фёдоровна ещё утром, по дороге из церкви, рассказала Петру Ивановичу о недостойном поведении молодёжи: «Бесстыдник твой Данила, и супруга под стать ему». Насколько я понял, бабуля была страшно недовольна европейской модой вообще, но внешний вид Евдокии Матвеевны находила чересчур вызывающим. На самом деле, таковым он и был даже по понятиям двадцать первого века: глубокое декольте доходило до середины пышной груди и обнажало тёмно-розовые круги вокруг сосков. Но что поделать, такова была мода эпохи барокко.