Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

— Сегодня распевайся сам, у себя в комнате. Я хочу побыть один, — отрешённо ответил маэстро.

— Как скажешь. Не буду мешать.

По дороге в Капеллу Доменико не произнёс ни слова, что было не характерно для него. Синьор Кассини был бледен, как луна, и явно чем-то обеспокоен. Неужели я до такой степени шокировал «виртуоза» своим дешёвым спектаклем?

— Доменико, ты, случаем, не заболел? — совершенно искренне поинтересовался я, когда мы оказались в стенах закрытого города.

— Не заболел.

— В чём дело тогда? Чем я так напугал тебя? Тем, что ты сам каждый день видишь в зеркале?

— Хватит, замолчи, — Доменико заткнул пальцами уши — плюс один пункт в «книгу детектива»*.

— Извини, дружище, но я иногда тебя не понимаю. А от некоторых вещей, так или иначе связанных с тобой, у меня вовсе волосы становятся дыбом.

— Они и так у тебя дыбом, — заметил Доменико. — А по поводу странных вещей, я советую вообще о них не заикаться.

— Хорошо, но как ты объяснишь вот это? — я аккуратно вытащил из кармана завернутую в носовой платок найденную под кроватью пластиковую заколку и, развернув её, показал Доменико. «Виртуоз» побледнел ещё больше и в ужасе прошипел:

— Где ты её нашёл?

— У тебя под кроватью, — как можно тише ответил я.

— Немедленно убери, я не знаю, что это такое! — Кассини замахал руками, а в глазах его прочиталась паника. Что-то этот предмет для тебя значит, но вот что, я понять не мог.

— Да, конечно, — спокойно ответил я, убирая заколку обратно в карман. — Зато я знаю, что это. В моём мире этот предмет юные синьорины используют как украшение для волос.

— Я что тебе говорил?! — возмущённо прошептал Доменико. — Ни слова о твоём мире, особенно здесь. Кто-нибудь услышит и всё, конец нам обоим.

Открыв дверь на лестницу, мы столкнулись с невероятно обеспокоенным Карло Альджебри.

— Что случилось? — удивлённо спросил Доменико.

— Парни, вы не видели Стефано? — обеспокоенно ответил вопросом на вопрос Карло.

— Разве вы не вместе пришли?

— Нет. Его с вечера не было дома. Я обшарил весь Рим, но не нашёл брата!

— Это серьёзно, — ответил я. — Когда ты последний раз его видел?

— Вечером, после богослужения, брат сообщил, что его пригласили на чашку кофе, и ушёл. И до сих пор не вернулся. Наверху маэстро Фьори опрашивает хористов, не видел ли его кто-нибудь из них.

— Не переживай, Карло. Твой брат обязательно найдётся. После мессы мы вместе отправимся на его поиски.

Однако этого делать не пришлось. За несколько секунд до того, как хор грянул первый аккорд, на хоры врывается Стефано Альджебри. Вид у него был помятый, а сам он выглядел очень бледно.

— Стефано! Ты где был, каналья?! — брат-близнец бросился его обнимать.

— Неважно, — вяло ответил Стефано. Видно было, что парню нехорошо.

— Тихо всем! — прошипел Фьори. — Услышат же!

Стоя рядом со Стефано, я с опаской поглядывал на него. Сопранист производил такое впечатление, будто всю ночь на нём, по меньшей мере, пахали. Выглядел он до ужаса плохо. В какой-то момент мой сосед по партии качнулся и в следующую секунду упал без сознания.

— Что, попил кофейку? — раздражённо спросил Доменико, помогая мне поднимать с пола горе-математика и приводя его в сознание.

— Попил, — слабым голосом ответил Стефано.

Впоследствии я узнал, что Стефано в тот вечер как раз нанёс визит той очаровательной синьоре, которая, видимо, соскучившись по мужским объятиям в отсутствие своего равнодушного старика-мужа, выкачала из бедного сопраниста последнюю энергию.

После мессы ко мне вновь подошёл Флавио Фраголини, который всегда проявлял живой интерес ко всему, что я делал.

— О чём говорили достопочтенные синьоры солисты? — вкрадчиво спросил он. О, ужас, неужели подслушивал?

— Ни о чём, Доменико интересовался, чем украшают свои длинные русые волосы девушки из моей страны, я сказал, что не помню.

— Разве? А я разобрал только «кто-нибудь услышит и конец нам обоим», — с широкой улыбкой сказал Фраголини.

— Точно, — ответил я. — Это по поводу стихотворения «Мой мир», которое я сочинил вчера вечером на музыку синьора Кассини. Мне понравилось, а вот Доменико сказал: «В помойку!»

Я нагло врал, но у меня не было выбора. Я сам скрывал своё происхождение, но теперь ещё выяснилось, что и Доменико что-то скрывает. Поэтому, чтобы не вызывать подозрений, я и придумал всю эту чушь.

— О, так вы поэт! — воскликнул Флавио. — Это прекрасно. И кто же вдохновляет вас на творчество? Кто ваша прекрасная муза?

— Меня вдохновляет лишь музыка, — ответил я, и в каком-то смысле это было правдой.

— Весьма похвально, — вновь улыбнулся Флавио, но мне не понравилась эта натянутая улыбка. — Значит, вы не из тех «виртуозов», которые столь порочны, что смеют искать вдохновения в женской красоте, — при последних словах Флавио поморщился. Да уж, думаю, либо ханжа, либо с приветом.

— Женская красота тоже бывает разная, — отвечаю я. — И она необязательно порочна. Есть чистая красота, к которой стремились величайшие художники. Взгляните хотя бы на Мадонну Рафаэля.

— Не сравнивайте шедевр Рафаэля с греховной прелестью реальных женщин! Они недостойны любви прекрасных «виртуозов».

— Это «виртуозы» недостойны любви прекрасных женщин, — жёстко возразил я, вспоминая все свои неудачи на любовном фронте.

— Зато «виртуозы» достойны настоящей мужской любви, — ответил Флавио.

— Вы имеете в виду мужскую дружбу? — на всякий случай уточнил я.

— Нет, я имею в виду «благородный грех», — возразил племянник кардинала. — Я думал, что Доменико уже объяснил вам, что это такое.

Судя по выражению лица, Флавио постепенно из примерного мальчика превращался в какого-то злобного тролля, с большим трудом скрывающего свою злость и досаду.

— Слышал я, что это. Так вот я вам скажу. Грех по определению не может быть благородным. Грех подобен червяку, съедающему душу изнутри. Так говорил мой крёстный отец, монах Филофей.

— Странное имя, — весьма странно улыбнулся Флавио. — Ваш крёстный отец — грек?

— Нет, тоже русский как я.

— Но ведь его имя не католическое. Каким образом он мог быть вашим крёстным?

— Таким, что я крещён в православной церкви, — назойливый собеседник уже начал порядком меня раздражать, и я решил сказать правду.

Флавио на минуту замолчал, видимо, поступившая информация была для него неожиданной.

— О, это весьма интересно. Хорошего вам дня, синьор Фосфоринелли, — с той же натянутой улыбкой пожелал Флавио.

— И вам того же, синьор Фраголини, — так же вежливо ответил я, не задумываясь о последствиях нашего разговора.

Комментарий к Глава 12. Неожиданное признание и новые вопросы Расставить точки над «v» — главный герой, по-видимому, вспомнил «золотые» студенческие годы и ощутил ностальгию по дифференцированию скорости (в физике, в отличие от математики, производная обозначается точкой над дифференцируемой величиной).