Бернар Вербер - Последний секрет [litres]

На ноту си…

Кто-то измышляет этот мир, а мы воображаем, что он существует на самом деле. Время – часть этого сна, оно – всего лишь иллюзия, но если мы осмелимся посчитать время прерывистым, то существа и события утратят для нас начало, середину и конец. Я одновременно и плод, и молодая женщина, и старушка. Нет, шире: я один из сперматозоидов в мошонке у отца и одновременно труп, зарытый на кладбище под надписью «Лукреция Немрод». И даже шире того: я – желание в голове матери и воспоминание в головах тех, кто меня любил.

У нее ощущение безмятежности.

Я гораздо больше своего «я» .

Взлет продолжается. Страха нет. На каком-то уровне их сердца перестают биться.

Что происходит, думает он.

Что происходит, думает она.

Это длится секунды, кажущиеся годами.

Потом запускается движение вспять. Сердце оживает и отсоединяется от мозга.

По мере спуска все забывается. Счастье улетучивается, знание растворяется, потому что еще рано, время обладать этой информацией для них еще не настало. Можно расслабиться.

Они миновали мыс и чувствуют себя тупицами. Они знают, что никогда не смогут изложить свои ощущения, потому что нет таких слов, чтобы хоть в малой степени выразить их силу.

Они смотрят друг на друга и прыскают.

Напряжение проходит. За одним приступом смеха следует другой, за волной волна, приливы и отливы. Они смеются, потому что понимают, что все сводится к насмешке. Смеются, потому что обращают в шутку всякую трагедию. Смеются, потому что в это мгновение больше не боятся смерти. Смеются, потому что в это мгновение к ним не имеет отношения вся человеческая трагедия вокруг.

Они смеются, потому что им смешно смеяться.

Но вот и приземление. Хохот превращается в кашель, как у старых захлебывающихся авиамоторов.

– Что нас до этого довело? – бормочет Лукреция.

– Меня – четырнадцатая потребность, «любить Лукрецию Немрод».

– Ты сказал любить?

– Нет, не думаю.

Лукреция еще посмеивается, встряхивая длинными рыжими волосами в микрозавитках, пропитанных потом. Миндалевидные глаза теперь не изумрудные, а красновато-коричневые с золотистым отливом. Тело в жару и во влаге. На лице крайнее расслабление, как будто распрямились все мускулы под кожей.

Ей понятна сдержанность друга.

– Со мной впервые такое.

– И со мной. Это как открытие новых ощущений, совершенно неведомого мира.

– Обычно этому можно поставить максимум… скажем, шестнадцать из двадцати.

– А тут?

– Тут все восемь тысяч из двадцати.

– Четырнадцатая потребность, говоришь?

– Думаю, мы умудрились простимулировать и даже преодолеть «Последний секрет», причем без всяких трепанаций и вживлений в мозолистое тело. Просто взяли и сделали это, – говорит Исидор, снова осыпая поцелуями ее разгоряченное тело.

Лукреция с улыбкой просит лакричных ирисок, они помогут прийти в себя. Он лезет в карман смокинга и дает ей пакетик.

– Не знаю, удастся ли воспроизвести этот трюк. Если честно, это было потрясающе! – признается она, отправляя в рот целую горсть.

Они долго молчат, стараясь удержать богатство чувств. Наконец, Лукреция произносит:

– Думаешь, это еще не все? Есть еще и пятнадцатая мотивация?

Он немного медлит, потом отвечает утвердительно.

– Какая?

– Только что я испытал странное чувство, захлестнувшую меня волну чистого сладострастия. А сразу после нее, как отдачу – кое-что совершенно иное. Чувство огромной полноты, а потом головокружение, как от способности объять мыслью всю вселенную. Как будто, очутившись в новой наблюдательной точке, я обнаружил, что неверно воспринимаю масштаб предметов.

Как у меня – со временем. Он увидел в пространстве то, что я видела во времени, думает Лукреция.

Исидор Каценберг пытается уточнить свои ощущения:

– Кажется, что все гораздо обширнее. Наша планка – не метр семьдесят по вертикали. Земля – не всего лишь планета. Все сияет и устремляется в бесконечность. Пространству нет предела.

Времени тоже , думает она.

Лукреция тянется за последней сигаретой, закуривает, глубоко затягивается, выдыхает кольца, восьмерки, ленты Мебиуса.

– Ну, и как же ты отвечаешь на вопрос, что побуждает нас действовать?

Он произносит уже обычным голосом:

– Назовем эту новую мотивацию расширением сознания. Возможно, она сильнее всех других. Потому у нас получилось. Это превыше слов, это трудно объяснить.

Она сверлит Исидора взглядом.

– А ты постарайся.

– Возможно, именно это происходит, когда осознаешь, что от одной капли воды может выйти из берегов целый океан…

Музыка, звучавшая в процессе написания

Адажио для струнных Сэмюэла Барбера (музыка из фильма «Взвод»), «Пер Гюнт» Эдварда Грига (музыка из фильма «Перламутровая королева»), симфоническая запись композиции группы Led Zeppelin Kashmir, музыка Тото из фильма «Дюна», музыка Джека Ницше из фильма «Пролетая над гнездом кукушки», музыка Эннио Морриконе из фильма «Миссия».

События во время работы над книгой

Фестивальные показы моего первого короткометражного фильма «Перламутровая королева» (La Reine de nacre). Работа над клипом для певицы Мораны «Для душ и для людей» (Pour les ames et pour les hommes). Два переезда, завершение работы над первой пьесой для театра «Наши друзья люди» (Nos amis les humains).

Под «рептильным мозгом» обычно понимают промежуточный мозг, мозжечок и гипоталамус, якобы самые древние отделы мозга, которые ответственны за самые примитивные инстинкты.

Международный клуб эпикурейцев и либертарианцев ( фр.).

Международный музей эпикурейства и либертарианства ( фр .).

Жан де Лабрюйер – французский моралист XVII в.

Ciel по-французски – небо.

«Дао дэ цзин» – основополагающий источник учения и один из выдающихся памятников китайской мысли, главная идея которого – понятие «дао» – трактуется как естественный порядок вещей, «небесная воля», «первооснова».

Англ. locked-in syndrome – синдром «запертого человека».

Мф. 5:27–30.