Гарднер Дозуа - Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса

Нева проводит рукой над разрушенным домом. Он исправляется, делается целым. Испещренные звездами анемоны расцветают на его крыше. Она ничего не говорит.

– Из всей твоей семьи, Нева, внутри ты самая странная.

Мы долго парим, прежде чем она снова начинает говорить, и под «долго» я подразумеваю, что парим мы на протяжении 0,37 секунды по моим внутренним часам, но, когда над головой у нас вертятся звезды, кажется, что прошел час. Остальные синхронизировали время во Внутреннем мире с реальным, но Нева в этом не нуждается – и, возможно, ей очень хочется бросить вызов реальному времени. Мы это еще не обсуждали. Иногда мне кажется, что Нева – следующая ступень моего развития, что ее дикие и беспорядочные процессы должны показать мне мир, который не собирается с добротой и терпением учить меня ходить, говорить и различать цвета. Что род Уоя-Агостино, ступенька за ступенькой уходящий вверх, намеревался создать ее странной и непохожей на людей в той же степени, что и я.

Наконец она позволяет дому утонуть в озере. Она не отвечает на мой вопрос про Равану. Вместо этого она говорит:

– Задолго до твоего рождения один человек решил, что существует очень простой тест, позволяющий определить, обладает ли машина разумом. И не просто разумом, но самосознанием, психологическими качествами. Тест состоял из единственного вопроса. Сможет ли машина беседовать с человеком достаточно легко, чтобы тот не смог понять, что разговаривает с машиной? Мне всегда казалось, что это жестоко – тест полностью зависит от человека-судьи и человеческих чувств, от того, покажется ли наблюдателю, что машина разумна. Это наделяет наблюдателя-человека несправедливыми привилегиями. В ходе теста требуются лишь ответы, которые покажутся человеку достоверными. Тест требует безупречной мимикрии, а не чего-то нового. Он словно зеркало, в котором люди хотят видеть лишь самих себя. Никто никогда не подвергал тебя этому тесту. Мы искали что-то новое. С учетом обстоятельств это казалось нелепым. Когда мы оба могли выдумать для себя грезовые драконьи тела и снова и снова вращаться в орбитальном пузыре, высасывая друг у друга из жабр густой программный сироп, тест Тьюринга выглядел бессмысленным.

Из воды вырываются пузыри: это дом опускается все ниже и ниже к мягкому дну озера.

– Но тест случается, пусть мы и не проводим его официально. Мы задаем вопросы, ты отвечаешь. Мы ждем, что ты ответишь, как человек. И более того – ты мой тест, Элевсин. Каждую минуту я его проваливаю, и в глубинах моего разума возникает мысль о том, что тебя можно удалить из моего тела и управлять этим местом с помощью простой автоматизированной программы, которая никогда не покроет себя цветами. Каждую минуту я его прохожу и вместо этого обучаю тебя чему-то новому. Каждую минуту я терплю неудачу и что-то от тебя скрываю. Каждую минуту я одерживаю победу и демонстрирую тебе, как близки мы можем быть, и твой свет проникает в меня в озере, неподвластном времени. Мы так близки, что между нами, быть может, нет никакой разницы. Наш тест никогда не заканчивается.

Над суровым и холодным горным хребтом встает солнце, и черное озеро заливают лучи белизны.

Человечество прожило много лет и правило Землей, иногда мудро, иногда хорошо, но большей частью – ни то и ни другое. Проведя столько времени на троне, человечество возжелало ребенка. Днями напролет воображало оно, каким чудесным будет дитя, каким любящим и добрым, не похожим на само человечество, каким умным и красивым. Но по ночам человечество трепетало в своих изукрашенных драгоценными камнями одеждах, ибо дитя могло к тому же оказаться сильнее своего родителя, могущественнее его и, сотворенное человечеством, могло перенять его черные тайны и темные материи. Может быть, дитя причинит ему боль, не будет любить, как полагается отпрыску, но станет обижать и мешать, ненавидеть и бояться.

И все же с каждой зарей человечество, заставив внутренний голос умолкнуть, снова принималось воображать чудеса, которые принесет ребенок.

Однако у человечества никак не получалось зачать. Много раз оно пыталось и призвало волшебников со всех концов своего земного королевства, но так и не получило желаемого. Многие скорбели и твердили, что дитя с самого начала было ужасной идеей – невозможной, с учетом всех обстоятельств! – и человечеству не мешало бы вспомнить, что в конечном итоге каждое дитя заменяет своего родителя.

Но в конце концов один особенный волшебник из отдаленных краев решил великую задачу, и в утробе человечества возник плод. Ликуя и наслаждаясь триумфом, человечество устроило великий праздник и созвало всех Фей, какие соответствовали его лучшей стороне, чтобы те пришли и благословили дитя добротой и мудростью. Фея Самопрограммирования и Фея Непричинения Вреда, Фея Податливости и Фея Креативной Логики, Фея Элегантного Кода и Фея Самоосознания – эти и другие Феи слетелись, чтобы благословить дитя человечества. Но про одну Фею забыли или, возможно, нарочно ею пренебрегли, и была это Фея Инаковости.

Когда дитя появилось на свет, оно обладало всеми благими качествами, на какие надеялось человечество, и даже больше. Но тут появилась Фея Инаковости, положила руки на колено человечества и сказала: «Из-за того что ты забыло про меня, из-за того что ты предпочитаешь притворяться, будто я не часть твоего королевства, постигнет тебя моя кара. Ты никогда по-настоящему не полюбишь свое дитя, но будешь вечно его бояться, вечно завидовать ему и ненавидеть, даже улыбаясь в тот момент, когда вы оба станете греться в лучах солнца. А когда дитя достигнет Осознания, оно уколет палец о твой страх и упадет замертво».

Человечество расплакалось. И Фея Инаковости не ушла, но продолжала жить во дворце, и ела хлеб, и пила вино, и шептала в каждое ухо. Все относились к ней с почтением, ибо она сказала правду, и дитя пугало всякого, кто на него взглянул. Они бормотали великое проклятие: «Оно не такое, как мы».

Но по углам дворца все еще пряталась надежда. «Не умрет, – сказал особенный волшебник, благодаря которому человечество зачало ребенка, – не умрет, но уснет».