Джеймс Роллинс - Пекло [litres]

Сейчас Лизу это совершенно не беспокоило.

«Какая разница, почему сработает? Главное, чтобы сработало!»

– Доктор, все готово, – сообщила медсестра, отступая от кровати пациентки.

Джулиан протянул руку к выключателю аппарата ТСПТ и бросил последний взгляд на Лизу.

– Давайте, – повторила та слова Монка.

Он повернул выключатель.

13 часов 49 минут

Далеко-далеко в непроглядной тьме загорается звезда. Тусклый, едва заметный огонек – и все же его достаточно, чтобы всколыхнуть тьму. Чтобы пробудить сознание. Проходит целая вечность, прежде чем обломки воспоминаний, разрозненных мыслей, чувств складываются во что-то понятное, прежде чем ей удается вспомнить хотя бы свое имя.

Кэт…

Она сосредотачивается на этом свете. Он очень слаб – но в бесконечной тьме, окружающей ее со всех сторон, сияет, как маяк. Кэт кажется, что она лежит на дне глубокого черного колодца, из которого видна лишь одна тусклая звездочка. Ей нужно собрать все силы, чтобы выбраться из колодца наверх, к свету. Сосредоточиться по-прежнему трудно, сознание плывет, цель ускользает.

Мысленно Кэт начинает строить вокруг себя мир. Каменные стены колодца. Стены, за которые можно цепляться руками и ногами – и подниматься наверх.

Так она и делает. Все выше и выше. Свет разгорается ярче – но вместе с наградой приходит и наказание.

С каждым преодоленным дюймом нарастает боль. Звезда наверху пульсирует, и тело откликается мучительными ощущениями. Тем не менее выбора у Кэт нет: приходится терпеть. Все ярче свет; все сильнее мука. Она словно сгорает заживо: пальцы в огне, глаза кипят в глазницах.

Не выдержав, она теряет равновесие и соскальзывает по стенкам колодца вниз.

Собрав все силы, цепляется за стенки и останавливается на полпути, не позволяя себе упасть в бездну. Однако свет у нее над головой начинает меркнуть. Она уже готова сдаться, готова с криком рухнуть обратно во тьму…

Я должна держаться!

Но почему?

В ответ приходят образы. Младенец у ее груди. Теплая щечка, мягкие волосы. Запах младенческого тела – запах невинности и доверия. И позже: смех под одеялом, соленые слезы и безутешные рыдания, бесконечные вопросы обо всем на свете.

Эти воспоминания становятся для Кэт опорой, щитом, бальзамом, смягчающим боль. Опираясь на них, она вновь начинает путь наверх.

Проходит еще одна вечность – и вот она слышит вокруг себя приглушенные, неразборчивые голоса. Голоса призраков.

Это придает Кэт сил: она бесстрашно бросается прямо в огонь, готовая сражаться, даже если это ее убьет.

Наконец один голос – незнакомый – становится громче, и слова его обретают смысл:

– Очень жаль… не сработало… придется смириться…

И звезда гаснет.

Исчезает свет. Растворяются стенки колодца вокруг нее. Исчезает все.

Нет!

Оставшись без опоры, Кэт с криком летит вниз, во всепоглощающую тьму.

«Но я еще здесь! – беззвучно кричит она. – Я еще здесь! Я еще…»

19 часов 02 минуты

по западноевропейскому времени

«Ф-15» мчался к пункту назначения. Прижавшись шлемом к иллюминатору, Монк разглядывал простирающееся внизу португальское побережье. Над темным Атлантическим океаном ярко сияли огни Лиссабона – рукотворное отражение ясного зимнего неба, полного звезд.

Пилот выровнял самолет, а затем резко повел его вниз. От быстрого спуска у Монка засосало под ложечкой.

Почти на месте.

Уже в небе над Португалией пилот получил указание сесть на португальской военно-воздушной базе Синтра, в двадцати милях от центра Лиссабона. Должно быть, не часто там запрашивали срочную посадку истребители ВВС США!

Учитывая его прежнее нетерпение и тревогу, Монк, казалось бы, должен был негодовать на задержку. Однако сейчас ему хотелось, чтобы пилот сделал в небе еще несколько кругов. Требовалось время, чтобы свыкнуться с полученной десять минут назад ужасной вестью.

«У нас ничего не вышло. Кэт больше нет».

«Смерть мозга» – страшные слова, совершенно не подходящие к его жене. Как, ради всего святого, этот блестящий ум, сильный и стремительный, может умереть?!

Шлем не давал Монку вытереть слезы – но он этого и не желал. Кэт заслужила, чтобы ее оплакали. Он откинулся назад и закрыл глаза; мощное тело сотрясали едва сдерживаемые рыдания.

Кэт…

Вдруг моторы взвыли, и самолет резко, почти вертикально пошел вверх. Монка прижало к сиденью, словно на груди распластался медведь: он не мог даже вздохнуть. Сила притяжения расплющила его, сдавила мышцы и кости, в глазах потемнело.

Затем самолет так же резко выровнялся, и Монка швырнуло вперед. Ремни безопасности больно врезались в грудь и в живот.

Какого черта? Что происходит?

– Прошу прощения, – раздался во встроенном микрофоне голос пилота. – Получены новые указания из Вашингтона. Мы летим в Париж.

В Париж?

– И вам новый звонок, – добавил пилот. – Переключаю.

Очевидно, думал Монк, звонит Пейнтер, чтобы объяснить перемену в их планах. Оставалось лишь надеяться, что это как-то связано с женщиной, дергающей их за ниточки, словно марионеток, – что Пейнтер нашел какой-то способ предотвратить или хотя бы отсрочить ее угрозу.

Едва установилась связь, Коккалис воскликнул в микрофон:

– Что происходит? Объясни! Вы что-то выяснили о Вале?

Наступило долгое молчание – такое долгое, что Монк уже заподозрил обрыв связи. А потом голос. Неестественный, механически измененный голос – но, к несчастью, слишком знакомый.

Тот же искаженный голос, что звучал на видео.

– Выходит, ты уже знаешь, кто я.

Перед глазами у Монка снова встало испуганное личико Харриет в лапах у похитителя, и его захлестнула ярость.

Не видя больше нужды прятаться, его собеседница заговорила собственным голосом – чистым звучным голосом с сильным русским акцентом:

– Вот и хорошо. Теперь можем поговорить свободно, da ? Только ты и я.

25 декабря, 21 час 28 минут

по центральноевропейскому времени

Париж, Франция

Из окна лимузина Грей любовался прославленным Городом Света, особенно ярким и красочным сейчас, в праздничный вечер Рождества. Похоже, в этом году Париж решил подтвердить свою репутацию – и в блеске, пышности и веселье переплюнуть все европейские столицы.

Куда бы ни смотрел Грей, со всех сторон открывались перед ним новые чудеса и красоты. Окна мерцали многоцветной иллюминацией; посреди парков и скверов кружились чудесные manèges de Noël – рождественские карусели. Каждый фонарный столб на их пути был увит хвойными ветвями, каждое окно, каждая крыша сверкала разноцветными огнями; весь город превратился в какое-то сказочное царство.