Артур Василевский - Земля чужих созвездий

– Стой! – прогремел он так, что на этот окрик нельзя было не обернуться.

Трое обернулись. И замерли.

В руке оберштурмбаннфюрера – как по волшебству! – возник пистолет. «Вальтер-ППК». Бродманн судорожно сглотнул, не веря в происходящее… но поверить пришлось.

Тем более что время услужливо предоставило ему такую возможность. Оно как будто тормознуло, растянулось, Ханс видел, как медленно поднимается рука с пистолетом, как меняются лица летчиков – они, вероятно, тоже отказывались верить в то, что видят. А Ветцлих не отказался. Его палец твердо лег на спуск, твердо нажал.

Это все было замедленно, тягуче, но без малейшей задержки, без тени колебания. Спусковой крючок преодолел невидимую грань, меняющую ход событий.

Выстрел!

Шеф-пилот, странно взмахнув левой рукой, упал навзничь, второй пилот обалдело застыл. Зато штурман, пригнувшись, мгновенно выхватил ствол.

Кто-то выкрикнул что-то – может, сразу несколько что-то крикнули, черт знает. Гепперт и Фогель вскинули автоматы – у обоих были «МП-28», – стрельба грянула стремительно, припадочно и наповал.

В общем грохоте смешались одиночные выстрелы и очереди, и почти одновременно в траву повалились трое: оба летчика и Гепперт, – после чего не блиставший умом Фогель дал еще длинную очередь по упавшим членам экипажа, пули скосили траву не хуже усадебной газонокосилки.

– Стой! – рявкнул Ветцлих. – Куда палишь?! Болван!

– На всякий случай, – сдуру брякнул Фогель. – Для надежности!

Ветцлих обругал его еще раз, но скорее по инерции.

– Обермайер! – крикнул он. – Посмотрите раненого.

Штатный врач занялся Геппертом, раненным, очевидно, крайне тяжело, находившимся на грани потери сознания. Усилием воли он приоткрыл глаза, но взгляд был мятущийся, расфокусированный… его хватило на несколько секунд, затем веки сомкнулись, лежащий потерял сознание.

Обермайер выпрямился.

– Безнадежен, – без обиняков сказал он.

– Сколько протянет? – спросил Ветцлих.

Феликс пожал плечами:

– Час-другой. Но если качественно оказать помощь… и за жизнь он, похоже, цепляется изо всех сил… часов пять может протянуть.

– Гм… – промычал оберштурмбаннфюрер. – Пять. Это плохо.

Больше он задавать вопросов не стал. Шагнув к раненому, резко перекинул того лицом вниз и выстрелил в затылок.

Это было так быстро, что никто слова не успел молвить. Да что там слова! – встрепенуться не успел. Все стояли, как вбитые в землю, включая трех спецназовцев.

Ветцлих обвел всех взглядом палача.

– Необходимость, – сказал он. – Надеюсь, всем ясно?

Вряд ли молчание было в данном случае знаком согласия, но возразить никто не посмел. Оберштурмбаннфюрера это устроило:

– Хорошо. Платце, свяжитесь с «Кассиопеей». Объясните, как было дело. И мы выступаем по маршруту. У меня все.

Воспоминания не просто дались Бродманну. Он потемнел лицом, скулы выступили резче. Умолк. И все молчали.

– Ну… и что дальше? – осторожно подтолкнул Реджинальд.

– Дальше?.. Ну дальше вы примерно знаете. За одним исключением.

И он странно усмехнулся, сказав про исключение.

Маршрут первой экспедиции был в целом известен второй, и она отправилась по предполагаемому следу. Моральная атмосфера, конечно, была тягостная: никто никому не доверял, и какие мысли были в голове у каждого, одному богу известно, при том что внешне все старались бодриться.

– Это видно было, – сказал Борисов.

Бродманн вздохнул:

– Что делать!.. И я старался не подать вида. Как будто мне все нипочем.

По дальнейшим словам Ханса, Ветцлих на всех смотрел, как упырь на жертв, пытаясь определить, кто как отреагировал на произошедшее… Платце, разумеется, отстучал морзянкой подробности трагического инцидента на месте посадки – под диктовку заместителя начальника. На «Кассиопее», если сказать: оторопели – значит, ничего не сказать. После минутного шокового молчания ответ был примерно таким: вы что там, с ума посходили?.. На это Ветцлих твердо радировал, что он в абсолютно твердом уме, здравой памяти и так далее; что обстановка была критической, грозила выйти из-под контроля, поэтому пришлось пойти на крайние меры. Теперь же все в норме, обстановка рабочая, группа выступает по маршруту.

На судне долго приходили в себя. Придя же, передали информацию в Берлин. Там тоже впали в кратковременный столбняк, затем через радиостанцию «Кассиопеи» забомбардировали группу запросами, однако из Африки отвечали здраво, жестко, непоколебимо, и, очевидно, в «Аненербе» сочли за лучшее отложить разбор инцидента на потом.

– Не знаю, что они там думают, – сказал Бродманн, – но я с того момента стал за Ветцлихом наблюдать исподволь. Внешне, безусловно, сохраняя лояльность.

Чему-чему, а научным методам исследования Ханса Бродманна учили на совесть. За «объектом» он наблюдал так, что у того и подозрения не шелохнулось. А молодой ученый четко отслеживал реакции, поведение, как вербальное, так и невербальное… и отчетливо склонился к мнению о маниакальных наклонностях оберштурмбаннфюрера при вполне нормативном интеллекте.

– Ты разве не заметил? – обратился он к Обермайру. – Ты же медик в большей степени, чем я! Вспомни совещание на берегу! Что он говорил, а?

Феликс потупился.

– Ну, не знаю… – протянул он. – Если бы собрать консилиум… полагаю, мнения бы разделились.

Бродманн нетерпеливо отмахнулся: да что там консилиум! И консилиум пришел бы к тому же выводу. Маньяк самый настоящий. Облеченный властью и ни перед чем не останавливающийся.

– Простите, – аккуратно напомнил Реджинальд, – вы упомянули о последнем совещании?..

– Да, – криво ухмыльнулся Ханс. – Пока вы собирались на катере, он тоже нас собрал на совещание. И сказал, что нам выгодно идти вместе с вами – вы немалая сила, в джунглях большое подспорье. Ну, а потом, когда приблизимся к… к той территории, вас всех, уж извините, придется устранить.

– И возражений не было? – сощурился Хантер.

По смущенным, насупленным лицам немцев ясно было, что на вопрос отвечать незачем.

– Ну поди тут возрази! – не без язвительности сказал Бродманн. – И я против не был.

Он развел руками.

А Реджинальда посетила странная мысль: странная, но несомненная. Он вскинул голову, уставился на Бродманна. А тот в ответ воззрился на миллионера с каким-то позитивным вызовом.

– Если моя догадка верна… – медленно произнес Реджинальд…

– Мне кажется, да, – жестко усмехнулся одним углом рта Ханс. – Все верно. Да! Это я его грохнул. Вот, – он хлопнул рукой по деревянной кобуре парабеллума. – Из этого самого ствола. В упор. И никаких угрызений совести! Таким не место на Земле.

При вооружении группы пресловутая немецкая педантичность проявила себя во всей красе. Все было строго продумано: «штурмовую пехоту» вооружили пистолетами-пулеметами «МП-28», плюс обычные пистолеты или револьверы на выбор (Рейнеке неизвестно почему предпочел достаточно экзотический револьвер Деккера), плюс холодное оружие. Научный и административный состав снабдили мощными длинноствольными пистолетами Люгера, более известными под названием «парабеллум», чьи патроны и отчасти магазины взаимозаменяемы с «машиненпистоле». Эти стрелковые единицы снабжались деревянными кобурами, способными присоединяться к пистолету в качестве приклада, а все оружие, стало быть, может представлять собой небольшой самозарядный карабин. Ну а двум первым лицам, Шеффлеру и Ветцлиху, помимо парабеллумов по штату полагались еще и карманные «вальтер-ППК».