Хосе Сомоса - Соблазн

– Пабло.

Мальчик убирал со стола пустые упаковки из-под сэндвичей. Он поднял глаза.

– Пабло, давай так: ты поможешь мне, а я помогу тебе, идет?

Он не ответил. Я взглянула на дверь в противоположном углу. Спустившись вниз, во второй подвал, Наблюдатель оставил ее приоткрытой: мне были слышны его шаги. Сколько времени ему понадобится, чтобы сходить за «вещами»? Не думаю, что много. А может, он еще и наблюдает за мной через скрытые камеры, так что если я попытаюсь, то ничего не потеряю.

Женс тогда сказал: «Ребенок может стать ключом. Вряд ли он увидит в тебе союзника, но, даже если и так, попробуй его завербовать».

Пабло продолжал убирать со стола, сгребая остатки ужина в металлическое ведро, тоже белое. У него, как и раньше у его отца, тоже упала банка, но он терпеливо повторил требуемое действие и не успокоился, пока крышка ведра не закрылась как следует. «А он настойчив», – подумалось мне. Я попробовала воздействовать на его рациональную сторону:

– Если ты мне поможешь, обещаю: отец тебе ничего не сделает. Нас будет двое.

– Мы не сможем победить моего папу. Он очень сильный.

– Но мы можем сбежать.

– Он нас поймает. Папа хорошо бегает.

– Ты знаешь окрестности. Мы где-нибудь спрячемся.

– Нет, я не сумею хорошо спрятаться.

Давить было нельзя. Заметив, что мальчик вертит что-то в руках, я сменила тему:

– Что это у тебя?

Он пожал плечами. Это была маленькая игрушка, которую он вынул из пластикового пакетика, – она, наверное, служила бонусом к чипсам или конфетам: черная тыква на гибкой палочке. Когда палочка раскачивалась, глаза тыквы начинали светиться и слышалось уханье. Я вспомнила, что до Хеллоуина оставалось меньше недели. Встряхнув тыкву пару раз, мальчик, казалось, устал и сложил палочку пополам, будто задался целью ее сломать. Мне показалось, он так погрузился в это занятие, что я решила использовать ситуацию, чтобы завоевать его доверие.

– Так ты не сможешь ее сломать, – сказала я. – Она слишком гибкая.

– Парень из моего класса это делает, – объявил ребенок. – Его зовут Нару, и он индиец, а не индеец.

– Тем лучше для Нару. Но что ты хочешь сделать? Вытащить тыкву?

– Нет, сломать это.

После того как он безрезультатно, наступив желтым ботинком на палочку, подергал за тыкву, он потащил ее в зубы. Я видела, что на столе без дыр лежит электронож. Но не рискнула его упомянуть: Пабло не был похож на ребенка, который не догадался бы при случае использовать очевидное. И я, как и он, принялась раздумывать, как бы помочь решить эту задачку.

– Послушай, если и дальше будешь тянуть, испортишь зубы. Это пластик, а не жвачка, он более твердый. Сделай вот что: закуси палочку, а потом, не разжимая зубов, поверти ее в разные стороны. Крути ее.

Мальчик послушался.

– Да, вот так. А теперь дергай из стороны в сторону…

– Все равно, – сказал он вдруг и уставился на обкусанный конец палочки. И выбросил игрушку в мусорное ведро.

Тыква поухала немного и затихла.

– Пабло, а ты знаешь, как расстегивается этот ошейник? – Я подняла подбородок, чтобы он взглянул на меня.

– Да. Я могу его открыть. Это просто.

– А потом ты мог бы разрезать резинки вот той штукой… – И я кивнула в сторону электроножа. – Как ты думаешь? Сможешь это сделать, да?

Он, казалось, размышлял. Вынужденное стояние на коленях стало уже мучительным. Я перенесла вес тела с одной коленки на другую.

– Ты – одна из этих ловушек? – спросил мальчик, поглядывая то на электронож, то на меня.

– Нет, никакая я не ловушка, Пабло.

– Если я тебе помогу, папа сядет в тюрьму.

Я быстро сообразила, что сказать:

– Нет, он ляжет в больницу. И там его вылечат.

– Папа болен? – Выражение лица под синей бейсболкой ничуть не изменилось.

– Ну, сначала его нужно будет обследовать, так? Может, он ничем и не болен, но это еще надо установить. Ему ведь тоже нужно помочь… Ты же не хочешь, чтобы он и дальше делал то, что делает, правда? – Я поглядывала на дверь, в любую секунду ожидая какого угодно звука.

– Что делал?

– Ну, делал то, что он делает… делает с нами, с девушками…

– Вы не девушки, вы шлюхи.

Даже тени эмоции не прозвучало в том, что он сказал. Он просто меня поправил – словно я неверно произнесла слово, а он меня поправил. Я проигнорировала его последний комментарий и улыбнулась:

– Пабло, если я буду свободна до возвращения твоего папы, я уговорю его лечь в больницу…

– А если он не захочет?

– Тогда я сделаю то, что он скажет. – Ложь должна быть незамысловатой, и было очень важно не позволять ему раздумывать о ней. – А теперь почему бы тебе не попробовать меня освободить?

Взгляд на электронож. Взгляд на меня.

Я напрягала слух, но вокруг стояла тишина. Дверь, через которую вышел Наблюдатель, оставалась неподвижной.

Мальчик взял в руки электронож и присел рядом со мной на корточки.

– Молодец, Пабло… – подбадривала его я. – Нет, подожди… Сними сначала ошейник…

– Нет, сначала резинки. – Он взял меня за руки выше локтя и потянул вверх и назад, вынудив меня натянуть цепь железного ошейника. Как могла, я раздвинула руки, чтобы ему было легче достать до резинки, но он сделал другое: зажал в кулак мой левый мизинец, вытянул его и с негромким щелчком привел в движение лезвие ножа.

Мой вопль был пресечен ошейником, поскольку неожиданная боль заставила меня прыгнуть вперед. Полсекунды я не дышала, придушенная железным обручем, затем выгнулась назад, и воздух проник в горло. Я знала, что если упаду в обморок, то задохнусь, а это неизбежно и скоро случится, поскольку кровь отхлынула от головы и лилась из руки: хотя я не могла ее видеть, но чувствовала, какими мокрыми и теплыми становятся джинсы. Перед глазами все расплылось, я больше не была способна оставаться на коленях в вертикальном положении. Железный ошейник начал меня душить.

Что-то ударило меня по щеке. Это был мой мизинец: мальчик швырнул мне его в лицо.

– Сдохни, – сказал он без всякого выражения.

И его захотелось послушаться. Мне было гораздо больше жаль Веру, чем себя, – я успела подумать о ней, когда у меня уже закрывались глаза.

И тогда какая-то тень заслонила свет, и я оказалась на полу с поднятой вверх левой рукой. Наблюдатель склонился надо мной, смеясь и торжествуя.

Вопль. Я открыла глаза. Увидела крест.

Он огромный, давит на правый глаз. Шевельнула головой – крест превратился в крестовину. Она касалась ресниц, задевала их грубыми краями. Это были веревки. Я чувствовала их и во рту, хотя могла просунуть между ними язык. Они сдавливали лицо, стянутые в узел на затылке. «Он перевязывает им лицо».

Меня мутило, я была вся в поту. Со своего места я видела белое мусорное ведро с игрушкой-тыквой, выглядывающей из него, – насмешливой и черной. Вывод: меня оставили в той же комнате. Но вот условия, в которых я находилась, действительно изменились.