Виктория Шваб - Архив [litres]

Меня окутывает шум. Я не пытаюсь отгородиться от него, не пытаюсь бежать, и вдруг понимаю, что на самом деле он шумит, как летний дождь.

Его губы задерживаются на моих, требовательно и долго.

Упоительно.

И вдруг он отстраняется, прерывисто дыша.

Его рука безвольно падает вниз, и я все понимаю.

На нем нет кольца.

Он не просто целовал меня.

Он меня прочел.

Его лицо исказилось от боли, и хотя я не могу знать, что именно он увидел, этого достаточно, чтобы он резко отвернулся и, бушуя и кипя от злости, бросился прочь.

Уэсли уходит, хлопнув дверью, а я отворачиваюсь и со всей силы бью по стене. Желтые обои рвутся, и мой кулак пронзает острая боль. С зеркала на противоположной стороне на меня смотрит собственное отражение. Я кажусь такой потерянной. Теперь я четко это вижу в своих глазах. Они у меня такие же, как у деда. Задержав взгляд, я пытаюсь найти в себе хоть что-то, похожее на него. Ищу способность лгать, улыбаться, жить и просто быть, и ничего не могу найти.

Какой кошмар! Правда запутанна, и ложь тоже, и, несмотря на то, что говорил дед, человека невозможно разделить на аккуратные красивые куски, как праздничный торт.

Я отстраняюсь от стены. Злоба в моей груди перерастает во что-то темное, беспокойное. Нужно найти Оуэна. Я поворачиваюсь к двери в Коридоры, достаю из кармана Архивный лист и снимаю с шеи ключ. Сердце уходит в пятки, когда я разворачиваю его. Хотя я уже не обращала внимания на постоянное поскребывание в кармане, я и предположить не могла, что он будет исписан именами. Мои ноги прирастают к полу, и на мгновение мне кажется, что это уже слишком, что не стоит идти туда одной, без Уэсли. Но, вспомнив о нем, я ускоряю шаг. Мне не нужна его помощь. Я была Хранителем еще тогда, когда он вообще не знал, что Хранители существуют. Сняв кольцо, я вхожу в Коридоры.

Как же здесь шумно.

Шаги, вопли, бормотание и грохот кулаков в двери. Меня охватывает страх, но я не пытаюсь с ним справиться – он поможет мне оставаться настороже. Я даже получаю удовольствие от момента. Громкий пульс в ушах становится белым шумом и вытесняет все остальное. Остается только инстинкт, привычка и мускульная память. Я иду по Коридорам в поисках Оуэна.

Я с трудом преодолеваю один проход. Мне приходится обезвредить пару слишком задиристых подростков. Когда за ними закрывается дверь на Возврат, на листе тут же появляются новые имена. По моей шее сбегает капля холодного пота. Лезвие ножа у моей лодыжки нагрелось, но я не спешу его доставать. Он мне не нужен. Шаг за шагом я прокладываю путь к убежищу Оуэна.

И тут на моем листе начинают появляться Убийцы Хранителей.

Еще две Истории.

Еще две схватки.

Устало опираясь на дверь и переводя дух, я смотрю на лист.

Еще четыре имени.

– Да будь ты проклят! – Я бью кулаком в дверь, еще не придя в себя. Меня начинает побеждать усталость, азарт сменяется разочарованием – вместо каждой возвращенной Истории я получаю две или три новых. Список невозможно сократить, не говоря уже о том, чтобы полностью его очистить. Если тут творится такое, то что происходит в Архиве?

– Маккензи!

Я поворачиваюсь к Оуэну. Он обнимает меня, и в первый раз за все время его тишины недостаточно, чтобы вытеснить боль, обиду и злость. И воспоминание о выражении глаз Уэсли перед тем, как он ушел.

– Все разваливается, – говорю я, уткнувшись в его плечо.

– Знаю, – отвечает Оуэн, целуя меня в щеку, затем в висок и утыкаясь в него лбом. – Знаю.

Тишина понемногу окутывает меня, и я вспоминаю, как он держал в ладонях лицо Регины, прижимался к ней головой, что-то настойчиво говорил. Но как она там оказалась? Как он ее нашел? Он хотя бы понимал, что она собой представляет? Может, поэтому ему стерли память?

Но это ничего не проясняет. Стены Коронадо и воспоминания Историй были отформатированы двумя разными людьми, дотошно и тщательно, а время, стертое со стен, совпадает со временем, пропавшим из воспоминаний людей. Но квартира Анджели осталась неотформатированной, значит, они что-то упустили или не сочли эту информацию важной. Тогда почему, в таком случае, Оуэн ничего не помнит? Ведь у других Историй бреши в памяти занимали несколько часов или день. Почему же Оуэн не помнит нескольких месяцев?

Что-то не складывается. Если только он не лжет.

Как только я допускаю эту мысль, меня охватывает страшное предчувствие. Словно оно ждало своего часа, а теперь накрывает меня с головой.

– Опиши последнее, что ты помнишь, – говорю я.

– Я уже рассказывал…

Я высвобождаюсь из его объятий.

– Нет, ты сказал только о том, что чувствовал. Что ты не хотел оставлять Регину. Но что ты видел, каким был последний момент твоей жизни?

Он колеблется.

В отдалении раздается крик. Затем вопль. Я слышу топот ног и стук кулаков о дверь, и эти звуки приближаются.

– Я не помню… – говорит он.

– Это важно.

– Ты что, не веришь мне?

– Я бы хотела.

– Тогда просто верь, – мягко говорит он.

– Хочешь узнать конец своей истории, Оуэн? – говорю я, а у меня внутри клокочет предчувствие. – Я расскажу тебе, и, возможно, это подстегнет твою память. Твою сестру убили. Твои родители съехали, а ты остался. Ты переехал в другую квартиру, а потом Регина вернулась, только это была уже не прежняя Регина, Оуэн. Это была ее История. Ты знал, что с ней что-то не так, правда? Но ничем не мог ей помочь. Поэтому ты спрыгнул с крыши.

Он смотрит на меня долгим синим взглядом.

И вдруг говорит, спокойно и ровно:

– Я не хотел спрыгивать.

Мне становится дурно:

– Значит, ты все помнишь.

– Я думал, что смогу помочь ей. Я правда так считал. Но она продолжала срываться все чаще и чаще. Я не хотел спрыгивать, но они не оставили мне выбора.

– Кто?

– Отряд, который пришел, чтобы забрать ее. И арестовать меня.

Отряд? Откуда ему известно это слово…

– Ты работал там! В Архиве…

Всем своим существом я жажду, чтобы он все отрицал. Но он молчит.

– Там было не ее место.

– Ты выпустил ее?

– Ее место было рядом со мной. Дома. И, если уж зашла речь о доме, кажется, у тебя есть кое-что мое.

Моя рука невольно тянется к карману, в котором лежит последний отрывок сказки. Я спохватываюсь, но уже слишком поздно.

– Я не чудовище, Маккензи, – говоря это, он делает шаг мне навстречу и протягивает руку, но я отскакиваю назад. Сузив глаза, он опускает руку. – Попробуй соврать мне, что ты бы этого не сделала, – говорит он, – что ты не забрала бы Бена домой.

Перед глазами я вижу Бена, который только что проснулся и уже срывается, и себя, опустившуюся перед ним на колени и повторяющую, что все будет хорошо и пора домой. Но я бы не стала. Я не зашла бы так далеко. Потому что когда он оттолкнул меня, я увидела правду в его чернеющих глазах. Я поняла, что это больше не мой брат. Это не Бен.