Павел Парфин - Сопротивление бесполезно! [СИ]

— Нет. Ты всегда будешь полон мощной крови, как бог полон любви. А когда сила ее будет ослабевать, ты найдешь возможность ее заменить. В тебе столько мудрости и греха, что ты обречен на бессмертие!

На прощание я сказал князю Владу: — Был ты князем Тепешем, а теперь станешь князем Дракулом.

С этими словами я порывисто обнял князя, но, почувствовав вблизи теплый запах живого тела, вмиг прокусил ему горло и долго пил кровь…

С того дня много воды утекло. А сколько крови вокруг убыло! Сейчас я точно уж не скажу, что стало тогда со мной, а что — с князем Владом. Времясмешенье, крововременье…

…У хозяйственного Коровина нашлась телефонная карточка. Гриценко сходил за квартал, позвонил дочери. Таксофон смотрелся грязно-серебристым грибом-трутовиком на обыкновенном бетонном столбе с кланяющимся фонарем наверху. Какой-то шутник опустил металлический обруч, к которому крепился таксофон, почти до самого низа столба, до краев дымящейся урны. Вот и пришлось Гриценко крутить номерной диск, сидя на корточках, и, морщась, нюхать смрад тлеющих окурков и прочего мусора. Серега хотел соврать Машке, что, мол, занят по горло, мол, во всю ищет работу, поэтому раньше ночи не жди и ложись спокойно спать, не волнуйся, мол, за отца… но дочери не оказалось дома.

Возвращаясь в обитель вурдовампов, он подобрал с дороги, среди листьев, замоченных с мокрой пылью (рядом сочилась, подтекая, колонка) три краснобоких яблока. Сполоснул под шумной струей воды и, пока шел, ни о чем не думая, съел их. При этом не понял ни вкуса, ни смысла такой пищи.

К вечеру, около пяти, когда солнце, будто передумав садиться, замерло на высоте птичьего полета и теперь с близких небес дарило наугад бесхитростное тепло и нежность, Гриценко отправился на Первомайку.

«Надкушенным яблоком август темнеет в ночи за окошком…» Нет, до наступления ночи оставалось не меньше четырех часов неги и ленивого покоя — милых каждому живому атрибутов последнего месяца лета. Да и денек, незаметно оборачивавшийся вечером, больше походил на целое яблочко, желтолобую антоновку. Скорее, даже на златоглавую луковицу — таким же запашком тянуло вокруг, сладковатым и острым одновременно, как от свежеочищенной цибули. Вдобавок из-за чьего-то стального забора в нос пахнуло пряным дыханием кориандра. Гриценко подивился своему обострившемуся, точно у собаки, нюху. Но главного запаха, который Серега безотчетно искал, нигде не было.

Наступила пора последних возвращенцев из летних отпусков, начиналась дружная копка картошки и время всяческих солений и маринадов. Август, точно ангел, спустился с небес и, на подлете благословив на подготовку к зиме, мягко подталкивал людей к участию в круговороте хозяйственно-обрядовых дел, повторявшемся вот уж какой десяток тысяч лет. Но Гриценко так далеко был от этого. Сейчас им двигало незнакомое чувство, которое бы в жизни он назвал жаждой мести.

Гриценко укрылся в сухом, казалось, безвоздушном сумраке кирпичной арки. Та находилась в доме, стоявшем почти напротив, под небольшим углом к офису фирмы «Бокс Лтд». Офиса-то, по сути, никакого и не было. По крайней мере снаружи не видать было. Лишь выкрашенная в черный цвет кованая решетка, огораживающая вход в полуподвальное помещение в двухэтажном особняке. Недавно его стены покрыли сиренево-розовой фасадной краской, и теперь домик сверкал в красноватых лучах заходящего солнца, точно свежеотчеканенная копейка.

С четверть часа пристально всматриваясь через дорогу — не показался ли за решетчатой дверью злыдень Артем Бойко, Гриценко вдруг сделал открытие: «Так то ж моя решетка! Ну и ну! Я ж ее полгода назад ковал!» В момент наивысшего изумления Серегу и застигла серо-голубая «пятерка». «Жигуленок» подъехал со стороны центра, резко припарковался справа от красной «дэу», заглушил мотор, но уже через три-четыре минуты завелся, когда, осоторожно отворив решетчатую дверь, на пороге показался Артем Бойко. Гриценко, разинув рот, успел только заметить, что «Маруани»-то теперь больше не «Маруани»: «Боже правый, в якой же перукарне его так обкорнали?!» — как в следующие десять секунд безжалостно стриженный Артем шмыгнул в «жигуленок», машина резво подала назад и, по-кошачьи взвизгнув тормозами, умчалась в центр. «Мать их!! Шо ж за гады мне дорогу перешли?!» — ругнулся вдогонку Гриценко.

Совсем стемнело. Серега бесцельно бродил по городу. Вздумал купить пива — передумал. Жажду испытывал, но хотелось не пива, иного… Вдруг вспомнил, что дома есть телефонный справочник. «По номеру телефона несложно адрес вычислить». И Серега махнул домой, вошел за полчаса до полуночи.

В доме было темно, лишь светился экран телевизора — шел какой-то триллер: вот на весь экран показали ужасно свирепую морду с могучими клыками. «Тьфу, как Машка такую гадость может смотреть!» Неслышно застыл на входе в комнату.

Дочь, почувствовав его присутствие, повернула к отцу лицо — даже в полумраке было заметно, какие у нее воспаленные, вспухшие от слез глаза.

— Привет, Марусь. Не знаешь, где телефонный справочник? — осторожно из темноты спросил Гриценко.

— Зачем он тебе?.. Там, в тумбочке под телефоном… Папа, где ты столько времени был? Опять ты, как той ночью… Я даже дяде Саше Спинову звонила…

Смутившись, Гриценко не ответил, вернулся в коридор, в темноте оступился, неловко покачнулся и дотронулся рукой до стального рожка для обуви, висевшего на гвоздике. В тот же миг Серегу будто током ударило: «Скоро двенадцать! Значит, я снова нечистью стану. А как же Машка?! Она же до сих пор ничего не знает! Шо будет, когда она увидит меня таким, с клыками? Мабуть, расстроится… Е, какое там „расстроится“! Я ж захочу ее… того самого!.. Может, и вправду сделать ее вампиром? Или, как там, вурдовампом? Шоб не мучилась. Боже, шо за мысли!»

А есть уже хотелось жутко. Но не борща, которым пахло с кухни, или картошки с грибами, или макаронов по-флотски… «Сейчас бы стакана три свежей крови, — глотнул мечтательно слюну Гриценко. Посмотрел на часы. — Еще пятнадцать минут, а уже как крови охота! Шо ж будет дале, когда стукнет двенадцать? Эх, мать их!»

И тут Серегу прямо-таки осенило, вовремя, можно сказать, осенило: станция переливания крови! «Есть же такая! Кажись, на Двадцать лет Победы. Там-то кровь должна быть обязательно! И грызть никого не нужно. Съезжу… нет, лучше схожу дворами, а то, не ровен час, загрызу кого-нибудь по дороге».

— Скоро буду, — Серега невнятно буркнул дочери — отвернувшись, та в отчаянии уткнулась лицом в ладони.

Гриценко стыдился своих намерений. Он жил на Красногвардейской, в квартале, который граничил с рядом магазинов, торговавших продуктами, обоями, шкафами-купе и компьютерами. Через семь минут Гриценко вышел к Дому связи. Навстречу попадались редкие прохожие — в основном выпивший народ, бабки, наконец свернувшие всепогодную торговлю семечками и цигарками, да зевающие мордастые таксисты, больше похожие на ночных рэкетеров, чем на услужливых водителей. Не оборачиваясь и не глядя по сторонам, Серега поднялся к спящему ЦУМу (стены его, с двух сторон обставленные лесами, находились во власти строительной лихорадки), оттуда минут за двадцать, если идти быстрым шагом, он должен достичь конечной цели. «Как же я проберусь на эту самую станцию, когда там на окнах и дверях наверняка решетки?» — внезапная тревога охватила Серегу. Однако не успел он толком поломать над этим голову, как ему буквально на голову упали какие-то парни.