Никита Калинин - Под сенью исполинов

Открылась переборка в камбуз, вошёл Майкл Бёрд. В руках он держал оставшуюся после завтрака пластиковую посуду, которая и испачкаться-то толком не испачкалась.

— Вон туда, пожалуйста, — указала ему нужное место Виктория. Майкл прошёл, поставил использованные тарелки и стаканы из-под воды, но уходить не спешил.

— А вы, кажется, австрийка?..

— Да… — кивнула Вика. — Надо же! А как вы узнали?

— Ты только говоришь по-русски, — Рената постаралась сказать так, чтобы шутка вышла очевидной. — Но думаешь по-прежнему по-немецки.

— Как?! А разве не только ты можешь?!. Подожди-ка…

— Успокойся, Вик, я пошутила, — вынужденно пояснила Рената, — И я не могу так вот просто слушать мысли, это байки. Ни один психосервер не может. А товарищ Бёрд, — она свернула глазами, с ног до головы оглядывая американца, — вообще не имеет в голове лишнего груза. Я имею в виду Ординатор, естественно.

И продолжила мять и давить неподатливое тесто. Только вот то ли оно стало туже, то ли Рената выплеснула накопившееся… Опять навалилось сожаление за сказанную колкость. Где её манеры? Нельзя ж так вести себя с представителем другой страны! Нельзя, даже если ну очень хочется. Даже если представитель этот — янки.

— Прошу извинить меня, Майкл…

— Да ничего! Я привык. Я же — страшный американец. Тот самый жуткий тип из-за океана с татуировкой дяди Сэма на плече и звёздно-полосатым флагом за пазухой. Это всё самое обычное дело, капитан Неясова. Можете не тратиться на извинения.

Вот теперь ей сделалось по-настоящему стыдно. Она перестала мять тесто, собралась с мыслями и обернулась. Вика всё это время, оказалось, смотрела на неё. Внезапно Рената ощутила себя чужой в этом отсеке. На то не имелось явных причин, да и неявных тоже — ни взгляд, ни движения, ни мимика американца и австрийки не давали ни малейшего повода. Неужели и вправду порой можно было ощутить эмоции других космопроходцев?..

— Вы меня тоже извините, Рената Дамировна… Я не должен был говорить этого, — укорил себя Майкл и сел на раскладной стул.

— Так и начинаются войны… — Виктория посмотрела то на одного, то на другого.

— Нет. Так они заканчиваются…

Сколько длилось молчание, сказать сложно. Камбуз челнока на далёкой планете внезапно стал отражением сути потрясшей Землю трагедии: друг напротив друга стояли представители разных цивилизаций, почти не обременявших себя взаимопониманием, а между ними — третья сторона, не пожелавшая на этот раз поддерживать кого-то и вступать в самоубийственное противостояние.

— Я помню конец войны… — вдруг заговорила Грау, — Это было двадцать девятого апреля… Сети тогда у нас уже не было, кругом говорило радио, как в фильмах про далёкую страшную Вторую Мировую… По радио сообщили, что война окончена. Мой сосед Демис, грек по национальности, помню, плакал тогда, бегая по вывороченным наизнанку улицам Граца, и, размахивая руками, кричал: «Пасха! Пасха!». Двадцать девятого апреля две тысячи сорок шестого года была православная Пасха… Мне тогда только исполнилось десять лет, — Виктория помолчала совсем недолго, после чего спросила, достаточно неожиданно, — Майкл, а у вас есть дети?

— Есть, — тут же, не без гордости, ответил американец, лицо которого расцвело при одном только упоминании. — Трое: Джастин, Сэмюэль и Клара.

— Клара?

— Достаточно нетипичное имя для американки, согласен. Хотя, встречались и пооригинальней. Супруга, Тэсс, очень любила одну писательницу… Кстати, украинку, эмигрировавшую в Штаты.

— И кто же эта писательница? — спросила Рената.

— Я не помню точно, — пожал плечами Бёрд. — Не стану голословить. Никогда не интересовался фэнтези… Помню только что публиковалась она под мужским псевдонимом.

— Где сейчас… ваша семья? — осторожно спросила Неясова. Она очень боялась получить ответ, что, как и у миллионов других людей, семья Бёрда погибла в безумии остервенелой бойни.

— Джастин, наверное, сидит перед интервизором дома и ругает выбранного президента, — усмехнулся Майкл, смотря куда-то перед собой, точно там он прекрасно видел всех, о ком говорил. — Угораздило же его стать демократом и бездельником одновременно! Сэм совершенно точно нянчит Нэнси, мою — страшно сказать — внучку… Недавно поступил в университет, но, чувствую, не вытянет такой нагрузки. Клара может быть только в одном месте — на мотодроме. Большая часть седины на моей голове — её заслуга! Отрастёт — увидите.

Упоминание о седине вызвало диссонанс. Оно и понятно: свежее, подтянутое лицо американца то и дело заставляло засомневаться в его возрасте. Женщины улыбались, то и дело переглядываясь. Только Ренате улыбка с каждой минутой давалась всё тяжелее…

— А супруга? — весело спросила Виктория.

— Мы развелись, — ответил Майкл непринуждённо. — После войны я стал другим, она изменилась… Мы решили не оставлять друг другу незаживающих ран, поэтому…

Вика уже откровенно умилялась, завороженно глядя на Бёрда. Рената отвернулась, не выдержав. Ей было немного стыдно за то, что она не могла справиться со своими чувствами. Стыдно перед Бёрдом, перед Грау, десятилетней девочкой бегавшей по шрамам военных действий, оставленных на теле нейтральной Европейской республики. Стыдно за то, что так и не смогла простить смерть своему десантнику…

Рената видела войну изнутри. И не просто выросла в условиях войны, а принимала в ней непосредственное участие. Вступила в неё шестнадцати годов отроду, войдя добровольной медицинской сестрой в залитый криками военный госпиталь. Там были только солдаты и офицеры Союза. Рената помогала спасать жизни воинам только одной стороны, но на то была лишь воля провидения. Ничего не изменилось бы, окажись она по другую сторону фронта, где вопли в лазаретах расщеплялись на англоязычное многоголосье, разбавленное примесью других языков Старого Света.

Для неё не было ни малейшей разницы на каком языке окровавленный солдат истошно зовёт свою мать…

Александр Александрович смотрел на Милославу туманным, несфокусированным взглядом. Девушка стояла спиной, понуро опустив плечи, точно школьник, которому в самый интересный момент сериала напомнили про несделанное домашнее задание. Лица её он не видел. Да и не хотел видеть. Нынешний облик некогда Старстрим не на что, кроме мрачных дум, натолкнуть не мог.

Это даже хорошо, что «прыжок Антонова» так устроен: приехал, окружили лаборанты, суматоха, что-то подписал, лёг в пустую капсулу в изолированном помещении, залили раствором. Ни тебе долгих привыканий в тестовых условиях, ни личных знакомств с группой, если вдруг кого-то, а такое случалось нередко, видишь впервые. Меньше потом терзаний, если чья-то личность оказалась и не его вовсе…