Габриэлла Зевин - Право на рождение [Дилогия]

— Конкретнее?

— Друзья доверяют друг друга, разве не так? — она начала писать на другом листе блокнота.

— Никогда не понимала, почему бумага вышла из моды. Ее так удобно уничтожать. Записи в цифровом формате доступны всем для просмотра и хранятся вечно. Или по-крайней мере, иллюзорную вечность, но это теоретически можно изменить. У людей с бумагой было гораздо больше свободы. Теперь этого нет, — она бросила на стол ручку и протянула вторую записку:

__________________________________________________________________________

Восемь дней в Свободе

Тридцать дней домашних арестов

Год условно

Отдать паспорт

__________________________________________________________________________

Я сложила бумагу пополам и согласно кивнула. Даже если мы заплатим, это кажется более чем разумно. Мне нужно слетать в Японию, но полагаю, придется поработать над этим позже.

— После выхода из Свободы я дам пресс-конференцию? Где сообщу о готовности забыть прошлые обиды. Высмею, как Чарльз Делакруа разрулил эту ситуацию — смею заявить, этой частью я буду наслаждаться больше всего. Насколько могу судить, это будет его крах. Ты вернешь обратно свою жизнь. Мы будем друзьями на всю жизнь, если ты не расстроишь меня.

Я взглянула Берте Синклер в глаза. Они были карими, даже казались черными. Манит сказать, черными как ее сердце или подобные глупости, но я верю, что цвет глаз не более чем генетика. По-прежнему никаких сомнений, что эта женщина подкуплена. Папа говорил, что с коррупционерами иметь дело легче, поскольку они последовательны — можно рассчитывать на их подкуп.

— Я попрошу кого-нибудь связаться с мистером Киплингом, когда ты вернешься в Свободу, — сказала Берта Синклер перед нашим уходом.

— Хотела бы я пойти сейчас, — услышала я саму себя.

Мистер Киплинг остановился

— Ты уверена, Аня?

— Да, мистер Киплинг, я не боюсь Свободы. Я не боюсь остаться там на неопределенный срок. Чем быстрее я туда вернусь, тем быстрее я смогу навести порядок в оставшейся своей жизни.

Если я вернусь сейчас, то выйду как раз к похоронам Имоджен.

— Думаю, это восхитительно, — сказала Берта Синклер. — Я сопровожу тебя сама в Свободу, если позволишь.

— Пресса подхватит историю о том, что Окружной прокурор сопровождает тебя, — предупредил мистер Кплинг.

— Да, это идея, — сказала Берта Синклер, закатывая темные-претемные глаза. — Аня Баланчина сдалась мне и спустя неделю я оказываю ей снисхождение. Это большой прекрасный спектакль, мистер Киплинг, мой офис вполне подходит для театра, не правда ли? — она повернулась ко мне. — Идем отсюда.

Мистер Киплинг и я спустились в вестибюль. Когда Берта Синклер исчезла из виду, я отдала ему мачете, воткнутый за пояс моей (Саймона Грина) куртки.

— Ты притащила его в офис? — недоверчиво спросил мистер Киплинг. — Наше счастье, в городе мало исправных металлодетекторов.

— Я забыла о нем, — заверила его я. — Берегите его. Мой любимый сувенир из Мексики.

— Позволь мне спросить, у тебя была возможность им воспользоваться? — он держал его двумя пальцами как использованный подгузник, а потом положил в портфель.

— Да, мистер Киплинг. В Мексике. Им пользуются для срезания какао-бобов с деревьев.

— Ты использовала его только так?

— Преимущественно, да.

— Аня Баланчина! Аня! Посмотрите сюда! Аня, Аня, где вы были? — толпы журналистов только и ждали, чтобы наброситься на нас на острове Свободы.

Берта Синклер проинструктировала меня ничего не говорить, но я не могла не повернуть голову. Я успокоилась, слушая свое имя снова и снова. Я села в лодку, а Берта остановилась поговорить со СМИ.

Хотя она и женщина, но голос ее голос был столь резким, как у Чарльза Делакруа, что я слышала ее из удаляющейся лодки.

— Этим днем Аня Баланчина сдалась мне. Хочу подчеркнуть, что капитуляция мисс Баланчиной была добровольной. Она будет задержана в Свободе до выяснения лучшего курса действий, — пророкотала Берта Синклер. — Я скоро всех оповещу.

Это мой четвертый срок в Свободе меньше чем за год, а то и половину. Меня приняли миссис Кобравик и мисс Харкнесс, носившая спортивные шорты целыми днями и в любую погоду. Мисс Харкнесс не интересовали знаменитости, в смысле мой позор. Это делало ее лучше мисс Кобравик. Мышь уже ушла — надеюсь, она отправилась к Саймону Грину — поэтому у меня была целая двухъярусная кровать и одиночество в кафетерии. Длительность моего пребывания здесь слишком короткая, чтобы заморачиваться поиском друзей.

В четверг перед моим запланированным выходом я сидела за полупустым столиком в глубине кафетерия, когда Ринко села напротив меня. Ринко была одна, и выглядела меньше.

— Аня Баланчина, — поприветствовала она меня. — Не возражаешь, если я присоединюсь?

Я пожала плечами, и она опустила поднос.

— Кловер и Пелхэм только что ушли. Я сваливаю в следующем месяце.

— Что ты сделала?

Ринко пожала плечами.

— Ничего хуже тебя. Подралась с тупой ведьмой в моей школе. Она первая начала, но я била ее, пока она не впала в кому. Вот и все. Я защищалась. Не знала, что это закончится комой, — она помолчала. — Знаешь, мы не такие разные, — она отбросила блестящие черные волосы.

Мы разные. Я никого не избивала до бессознательного состояния.

— Почему?

Она понизила голос.

— Я из кофейных.

— О.

— Это делает тебя жестче, — продолжила она. — Если кто-то переходит мне дорожку, я защищаюсь. Ты делаешь то же самое.

Я так не думаю.

— Ты стреляла в своего кузена, да? — спросила Ринко.

— Мне пришлось.

— Мне тоже, — она оглянулась вокруг нашего столика и понизила голос, — ты выглядишь милой и невинной, но я-то знаю, что это прикрытие. Ходят слухи, что ты кому-то отрезала мачете руку.

Я попыталась сохранить нейтральное лицо. Никто в Штатах не знал о случившемся в Мексике.

— Кто говорит?

Ринко проглотила ложку картофельного пюре.

— Я знаю людей.

— То, что ты слышала… не правда, — солгала я. Часть меня хотела услышать, что она знает, но я не хотела выдавать себя человеку, которого не знала и не находила надежным.

Ринко пожала плечами.

— Я не собираюсь никому об этом, если тебя это беспокоит. Не мое дело.

— Почему ты села ко мне?

— Я всегда считала, что ты и я можем быть друзьями. Если тебе понадобится кто-то, кто знает кофе, а мне — кто знает о шоколаде.

Она обвела рукой вокруг.

— Остальные дети… пойдут домой, может быть исправившиеся, а может дерьмом. Но ты и я погрязли в этом. Мы родились в этом, в нем же и останемся на всю жизнь.

Раздался звонок, что означало, что нам надо вернуться на занятия.

Я собралась поставить поднос на конвейер, но Ринко перехватила его.

— Я в любом случае в ту сторону. Увидимся, Аня.