Дмитрий Билик - Аховмедская святыня

Много ходило разговоров о кровавом и варварском нраве аховмедцев. Будто козлоногие кровь убитых в бою врагов пьют, провинившимся рабам сердце вырывают и заставляют других слуг его есть сырым в назидание, а между собой, на дуэлях, лбы до кости разбивают. Болтали люди, чай язык без костей, но орчук ко всему относился пренебрежительно, любят у нас мужики не меньше баб брехать. Порой и такие попадаются, что дня не проживут, если не соврут.

И о следующем выдумки хватало балаболить. Дескать, существуют аховмедцы больше обычных. Тоже считалось, что пустозвонство. Хотя вон, глаза не врут. Стоит, бешено очами вращает, крушит все, что под руку попадает. Больше обычного, росту сажени два, не меньше. Мих против него овца беззащитная, одними копытами козлоногий затоптать может. Витольд Львович и вовсе комарик. Крутится подле, тростью угощает, так разве огроменному аховмедцу есть вред от подобного битья? Благо, прыть у господина удалая, а то бы раздавил постыдный козлоногий. Почему постыдный? Так голый весь, лишь клочья одежды на нем висят растянутые и порванные, будто в один миг рубаха мала стала, стоит, ирод, срам даже прикрыть не думает.

Все то Мих на бегу обдумывал и подмечал, но чем ближе, тем туманнее в голове. Вот окажется сейчас рядом, делать что? Бросить бы чего в козлоногого, да под рукой ничего путного. Так ударить? Не почувствует даже. Головой влететь со всего маху в грудь? А что, башка у Миха крепкая, хоть молотом кузнечным по ней бей, авось и опрокинется копытный.

Сказано, сделано. Пара последних шагов получилась размашистыми, ладными, да и сам Мих не пушинка, полетел лучше пушечного ядра. Ударил так, что любой другой, будь даже орк, наземь опрокинулся бы без чувств, да в себя потом не один день приходил, а этот лишь отступил назад немного. Тут же орчука за ногу схватил, да отбросил в сторону, припечатав в стену дома.

Лежит Мих в потрескавшиеся камни запрокинутый, голова шумит, но вроде живой и понимает все. Витольд Львович меж тем уразумел, что дело принимает серьезный оборот, револьвер вытащил да направил в ногу аховмедцу-переростку. Бах-бах-бах. Хорошо Миху, непугливо, звук точно из воды до орчука доходит, а то бы зажмурился от страха. Три раза успел Меркулов выстрелить, но и козлоногий исхитрился, ловко толкнул копытом. Да еще не туда, где господин находился, а в то место, где оказался. Так тревожно Витольд Львович вскрикнул, что у орчука внутри все оборвалось.

Смотрит на аховмедца и не видит уже гиганта опасного, лишь обидчика своего хозяина, своего друга. Заклокотала внутри Миха злость, захрустели пальцы, в кулаки складывающиеся, забурлила кровь кочевничья. Сам не знал, как рык звериный вырвался, но спустя время понял, не лежит он уже опрокинутый, а на ноги поднялся и орет нечто невразумительное. Аховмедец даже внимание на него обратил, огромный шаг вперед сделал, потом второй. А Мих уже сам с места сорвался и в бой ринулся.

Козлоногий усмехнулся, и ничего хорошего эта кривая гримаса не сулила. Даже наклонился и руку вперед выставил, намереваясь орчука, как клопа мелкого, схватить и раздавить. Только Мих уже и не Мих вовсе был, а ордынец настоящий, уверенный, сильный, ловкий, тот самый, которого так долго отец в нем душил. Под самыми пальцами завалился орчук на задницу, проскользил на ней и тут же вскочил. Сжал запястье аховмедца, который только-только руку начал поднимать, да со всей злостью рванул на себя, на месте крутнувшись.

Охнул козлоногий, оступившись, ртом воздух хватанул — единственное за что мог уцепиться — и полетел. Правильно говорят, чем больше шкап (причем, ежели еще высокий, из добротного дерева да с тремя полками), тем громче падает. И тут так вышло. Откуда силы в руках столько взялось? Непонятно. Но полетел аховмедец. Не воспарил, разумеется, а скорее как жирный гусь, в испуге растопырил конечности и плюхнулся на мостовую.

Хрустнула спина, о булыжники приложившись, вырвался стон из могучей груди. А Мих уже рядом. Выписал оглашенному на орехи, ладонью пощечину простую отвесив, что рука заболела. Да и звук получился сильный, сочный, будто меч с размаху щит поцеловал. Хотел еще добавить, да аховмедец тут же глаза закатил, забился в судорогах и убывать телом стал, по чуть-чуть, пока обычное состояние не принял.

Лежит голый козлоногий в лохмотьях, нога подранена, только следы от пуль крохотны, точно прутом стальным плоть потыкали. Рядом фонарь почти полностью вывороченный, осколки от стекол побитых, пара стен домов в самом удручающем состоянии и мостовая вокруг разбитая — знатно потоптался тут своими копытами. А Мих разгоряченный, кровь так и бурлит, мышцы буграми вздулись, сила выхода наружу просит. Тут как раз за плечо его тронули.

Уже разворачиваться для удара начал, но голос услышал. Мало того, что знакомый, так еще говоривший на смутно знакомом языке.

— Дииш ара.

И вся злость с орчука ушла, будто листьями по осени на землю опала. Руки тяжестью свинцовой налились, все лишние мысли в голову вернулись, и вдруг понял он, что теснота сапог никуда не делась. Поворотился на месте, так и есть, стоит перед ним титулярный советник, взгляд встревоженный. Точнее был, пока глазами с ним не встретился, тут он выдохнул облегченно.

— Не говорили вы, господин, что на ордынском речуете.

— Не сильно трудный язык. Иноземцы говорят, Славийский намного сложнее.

— В ссылке выучили? — Догадался Мих.

Меркулов вместо ответа кивнул. А потом внимательно посмотрел на орчука и молвил.

— А ты не говорил, что берсеркер.

— Да что вы, какой берсеркер, — заволновался орчук, — по маменькиной линии да, были у нас берсеркеры. Но через женщину то не передается.

— Доводилось мне, Мих, берсеркеров видеть. Не самое приятное зрелище, безумные воины. Их даже сами ордынцы боятся. Сам же знаешь, далеко не каждый орк берсеркером становится. Предрасположенность к тому должна быть. Но ты берсеркер, в этом сомнений нет. Видел, как ты аховмедца перебросил, точно пушинка он стал. Сила, ярость, быстрота. Но вместе с тем не было в тебе жестокости, не набросился на него, разрывая на части.

— В детстве случались у меня припадки, — признался орчук, — тогда папенька и научил с ними справляться, пережидать, о приятном думая, спокойном. А после и вовсе на нет сошли, благодаря смирению.

— Хм, первый случай применения концентрации берсеркера, — задумчиво пробормотал Меркулов, — мы обязательно обо всем это поговорим подробно, но не сейчас. Пока же об орчьем даре никому, ясно?

Орчук кивнул. Говорить уж не стал ничего, тем более люди набежали: пара городовых, точно из-под земли выросших, толпа зевак, одетых прилично, явно из местных жителей; лавочники, приказчики и сами купцы, до того благоразумно бурю пережидавшие. Все стоят, галдят, благо совсем близко не подходят, опасаются.