Антон Соя - Инкарнация Вики

Да, и еще, чуть не забыла. Ваня признался, что после моей просьбы помочь и последить за родителями и Шкатовым он целый день следил за мной. И видел, как я кривлялась перед Медным всадником. Так вот, он почти уверен, что за мной еще кто-то следил из огромного черного джипа. А у кого из моих знакомцев есть такой джип? Правильно – у Шкатова!

– Это ужасно. Ужасно. Дол жен быть какой-то другой выход. Нужно попытаться с ней поговорить. Все объяснить. Рассказать про Герту. Мы же собирались сделать это на ее шестнадцатилетие…

Голос Германа дрожит. Каждое слово дается ему с болью. Он очень старается говорить тихо, но эмоции мешают. Рвутся с голосом наружу.

– Собирались, но не собрались с духом. Сами виноваты. А теперь деваться некуда. Каждый час на счету, – так же тихо говорит ему в ответ Ма-Маша. – Объясняться поздно. Она нам не поверит. Ты же все сам читал. Придумала свой мир. Магия, тайные ордена, спасение мира. Мы для нее никто – скучные, обычные смертные, а она королева.

– Но почему, почему в шестнадцать лет им теперь так хочется быть королевами? Нам вот в шестнадцать уже замуж хотелось. Я вон в семнадцать Машку родила.

– Типун вам на язык, Любовь Поликарповна, – грубит бабе Любе профессор Адамсон, – это все ваша дурная наследственность. И теща моя, которую я никогда не видел, и Герта моя несчастная, без вести пропавшая, все пали жертвами вашего родового проклятия.

– А чего ж ты, милый, за голубой кровью погнался? – злится баба Люба, повышая тон, но тут же спохватывается и продолжает тише: – Женился бы на буфетчице или кондукторше, жил бы с ней сейчас счастливо в хрущовке однокомнатной. Герта, племянница моя, красавицей была, и, честно говоря, я не понимаю, что она и потом Машка в тебе нашли. Хотя Машка-то ладно. Пожалела тебя. С хутора эстонского, где ты от самого себя прятался, вытащила. В дом привела. На работу устроила…

Вот только нам сейчас переругаться не хватало, – шипит Ма-Маша. – Гера прав, это наша беда, Щекотихиных-Потоцких. Чего тут спорить? Прапрадед мой, сумасшедший архитектор, башню эту на доме спроектировал и построил. Как ему только позволили? Прабабка наша, твоя бабушка любимая, потолки картинами заклеивала, книги эти колдовские собирала по всему миру. Дышать в доме нечем из-за них. Герта с моста сиганула, Германа с грудным ребенком оставила. Чего ты на него взъелась?

– Все, молчу-молчу. Конечно, это безумие родовое во всем виновато, а не воспитание ваше, вернее, его отсутствие. Поэтому она хвостом перед двумя кавалерами сразу крутит. Теперь одному – тюрьма, а второй инвалидом может на всю жизнь остаться. Но я одно могу сказать: я Вичку люблю и в дурдом ее вам определить не дам. Ишь, придумали «профилактику подросткового суицида»! Здоровая она. Как я, как Машка. Это возраст у нее такой. Фантазии, дневники, романы, губы черным красить, школу прогуливать, целоваться в парадных. Ну, перечитала фантазийных книг. Ну, дух Пушкина вызывала. Кто из нас его не вызывал? А чтоб кошмары ей не снились, пусть валерьянку на ночь пьет. Через год ей самой стыдно и смешно вспоминать все это будет. А вы ее искалечить хотите! – Люба опять забыла о конспирации в этот утренний час, и, сама испугавшись своего мощного голоса, покосилась на лестницу: не разбудила ли она Вики.

Там никого не было. Не разбудила. Вики проснулась чуть раньше, от очередного кошмара. Видеть и ощущать Федди в объятиях Тори она не смогла и проснулась в холодном поту. Тогда она и услышала голоса родителей снизу. Прислушалась и тихонечко спустилась по винтовой лестнице, встав так, чтобы ее не было видно, а ей было все слышно. Реальность оказалась ужасней ночного кошмара. Ее предали самые близкие люди.

– Любовь Поликарповна, смешно вас слушать, право слово. Значит, я свою родную дочь не люблю и желаю ей зла, по-вашему? Я вам просто не все рассказывал. Щадил. Вика ходила в полицию и там напала на моего знакомого Шкатова. Видела она его всего один раз на моем дне рождения восемь лет назад. Он тогда только в полицию поступил. Пришла к нему в участок, пугала тайным орденом… Я его попросил за ней последить по-дружески. На следующий день она полдня на коленях перед Медным всадником на коленях простояла. Это не фантазии. Это серьезная болезнь. И угрожает она в первую очередь ей самой. Герту я не смог спасти, а Вики спасу. Говорите, что хотите.

– Так это ты гада Шкатова за мной следить послал! – Вики взорвалась и полностью потеряла контроль над собой. Она в пижаме подскочила к столу, за которым шла тайная беседа, и, размахивая руками, начала кричать. Вся боль, накопившаяся в ней, прорвалась наружу. Слезы обиды полились ручьями.

– Шкатова! Убийцу послал! Почему ж следить? Нужно было сразу убить. Я же больная, оказывается! Сумасшедшая! Врали мне! А сами! Сами… – Вики задохнулась.

Отец спрятал лицо в трясущиеся руки. Люба капала в большую кружку корвалол. Ма-Маша вскочила и глупо раскачивалась с носков на пятки, скрестив руки на груди.

– Сами врали мне всю жизнь про маму. А теперь вообще охренели! Родители называется! Следили, подслушивали, подглядывали, дневник мой тайный читали! Хвостом я кручу? Да, Люба! Я видела, как ты своим змеиным хвостом крутишь. Не развижу никогда! Правильно тебя Тори задушила! Убить и сжечь эти книги! Так она и поступит! А я, я, я… Жалкая дура. Я верила вам, любила. А вы меня в дурку решили упрятать? Да? Чего замолчали?

На страшную истерику Вики было невозможно смотреть. Герман незаметным движением отодвинул подальше хлебный нож и сказал, пряча глаза:

– Это для твоей же пользы. Пойми, чем раньше мы выявим болезнь, тем больше шансов ее побороть. Полежишь в стационаре у меня на Пряжке в отдельной палате. Мы тебя обследуем. Выспишься наконец-то. Ты же уже две недели не спишь. Камеры фиксируют, что ты ночами лежишь с открытыми глазами и беспрестанно с собой разговариваешь. Это очень тяжело. Любой бы не выдержал. Тебе нужно полечиться, попринимать антидепрессанты. Никто из посторонних ничего об этом не узнает, доча!

– О-ой, – глубоко вздохнула Вики. – Вы еще и камеры у меня в спальне установили? Хороши родители! А в ванной и в туалете камер нет? Извращенцы сумасшедшие! Предатели! Да Карма лучше, чем вы!

Вики уже совершенно не понимала, что она кричит и что делает. Кто-то должен был ответить за все непомерно тяжелые беды, свалившиеся на нее. И кто, если не эти гады, которых она сейчас ненавидела столь же сильно, как раньше любила. Она их накажет! Не контролируя себя, она рванула к ближайшему окну. Герман помчался за ней с криком: