Анатолий Махавкин - Пантера

Два титана рухнули, а те, кто остался не смогут их заменить. Два таких огромных провала, плюс множество мелких неприятностей поставили институт на край пропасти.

«Почему же два? — внезапно подумал он, — Давай ты хоть сам себе не станешь врать. Первый, продукт их совместного с Барковым труда, до сих пор занимает бокс в подвале здания. И не дай бог ему когда-нибудь вырваться наружу! Тогда уж точно — конец».

Малов настолько погрузился в свои мысли, что пропустил момент, когда Станиславский начал говорить. Доктор говорил монотонно, продолжая рассматривать грязную обувь, точно обращался к самому себе. Всё выглядело настолько жутко, что у директора мурашки побежали по спине.

«Вот, как это выглядит, — подумал Малов и потёр виски, — Вот, как человек ломается».

— Всё было в норме, — говорил Станиславский, — Мы сняли показатели мозговой активности и они почти не отличались от тех, которые получили до начала эксперимента. Отличия оказались столь незначительными, что возникли подозрения, а есть ли они вообще. Предположили, что опыт прошёл в пустую. В скорой Бодров вёл себя абсолютно естественно, как и другие, в таких ситуациях: волновался, интересовался, что с ним. Он даже вспомнил, что его автомобиль таранили на трассе. Вы, помнится, упоминали, что просто забрали пациента на месте аварии, — Малов досадливо поморщился, однако промолчал, — Это несколько обеспокоило, но Бодров уснул и его спокойно доставили на место. Мы начали готовить лабораторию к повторному эксперименту, однако внезапно поступила информация, об аномальном поведении наблюдаемого.

Станиславский наклонился и коснулся пальцем пятна на туфле. Однако опомнился и почти испуганно посмотрел на Малова. Тот качнул головой, мол, продолжай.

— Подопечный начал вести себя, подобно дикому животному. Я смотрел записи с камер наблюдения: совершенно очевидно, что Бодров не воспринимал себя, как человека. Его пришлось погрузить в сон. Однако, после пробуждения, Бодров вновь вёл себя подобно обычному человеку. Мы предположили, что имеет место быть запоздалая реакция на вторжение в мозг, но ошиблись и в это раз. Стоило мне войти в палату и всё человеческое слетело с парня, подобно шелухе. Сергей, клянусь, я лично видел, как разум покинул его глаза, сменившись чем-то первобытным, звериным. Да, это — лирика, но так и было!

Станиславский умолк, нервно сплетая тонкие длинные пальцы, так что он жалобно похрустывали. Малов отлично знал всё, о чём рассказывал Роберт, но директору было интересно выслушать мнение самого автора неудавшегося эксперимента. Поэтом он наклонился, уперев подбородок в подставленные кулаки и мягко спросил:

— И почему же так произошло, Роберт? Возможно, дело в кандидатах? Какая-нибудь нестабильность? Патологии, незамеченные при осмотре? Есть соображения?

Станиславский устало потёр пальцами лицо. Кожа на его физиономии отвисла, отчего доктор напоминал старого больного бульдога. Потом Роберт поднял голову и посмотрел на директора пустыми глазами.

— Соображения? — переспросил он, — Есть некоторые предположения, но сразу предупреждаю: тебе они не понравятся. С Бодровым, естественно, нельзя быть уверенным на все сто, уж слишком короток срок между его появлением и проведением опыта. Но я читал отчёты Баркова по Прохору. Лебедева исследовали на протяжении полутора месяцев, так что пропустить какие-то патологии просто не могли. Знаешь, что, Сергей…Мне кажется, человеческий разум — тонкая ниточка, натянутая над пропастью хаоса и безумия. Она может быть тоньше или толще, но в любом случае человеку приходится мучительно балансировать, пытаясь не рухнуть в бездну. По сравнению с тонкой струной, разум животного — толстый надёжный канат и если человеку предоставить выбор, он предпочтёт этот самый канат. И чем сильнее потрясения в жизни человека, тем скорее он ступит на канат.

Станиславский развёл руками, точно пытался показать своё бессилие перед подобным шагом. Однако его собеседника подобный поворот сосем не устраивал.

— Если стать на подобную точку зрения, то выходи, что все наши опыты не имеют ни малейшего смысла я тебя правильно понял? Все наши старания, все потраченные средства, всё это, совсем немаленькое время, ушли на доказательства дурацкого тезиса, что человек не слишком далеко ушёл от животного? Так, что ли? Мы потратили кучу денег и получили пару животных в человеческом облике?

Станиславский вновь развёл руками. Малов криво ухмыльнулся и покачал головой.

— Роберт, мне кажется, ты — просто переутомился. А ещё и эта неудача…Так случается. Думаю, недели отпуска окажется вполне достаточно, чтобы привести тебя в норму. Вернёшься отдохнувший, с новыми идеями.

Станиславский с огромным трудом поднялся из кресла и тяжело загребая ногами подошёл к двери. Уже взявшись за ручку он замер. Словно собирался с мыслями. Потом сказал, не поворачивая головы:

— Всё же, Серёжа, думаю, что прав — я, а ты — заблуждаешься. Мы — совсем не боги, чтобы вмешиваться в сущность человека, меняя её для своих нужд. Мы — просто люди. До свидания.

— До свидания, Роберт, — громко сказал Малов, а после добавил, чуть слышно, — Прощай, старина.

После ухода своего старого товарища он долго сидел и смотрел в окно. Вечерело. В окне медленно покачивались верхушки деревьев. В действие Малов очень любил лазать по деревьям и ему было всё равно, сколько царапин, синяков и шишек он получит. Куда ушло то беззаботное время, когда он отвечал только за себя, когда не требовалось принимать этих отвратительных решений и чувствовать себя настоящим негодяем? Почему он не может просто сидеть на берегу речки, свесив ноги в холодную воду и следить за поплавком? Или, среди ветвей высокого дерева, смотреть на звёзды и слушать свист озорного ветра?

Малов подошёл к окну и уставился на лучи солнца, золотящие листву. Захотелось разбежаться и прыгнуть наружу, растворившись в прозрачном вечернем воздухе.

Зазвонил телефон, лежащий на столе и Малов, почти испуганно, уставился на него.

«Хоть минуту тишины! — взмолился директор, — Хоть минуту тишины и покоя!»

Жанна начала отползать, пока не упёрлась попой в ствол дерева. Потом замерла, испуганно уставившись на странного незнакомца. И его поза, несвойственная человеку и непонятное выражение напряжённого лица, более подходящее загнанному животному, наводили на мысль о безумце, удравшему из-под опеки санитаров. Жанна не знала, как ей поступить. С одной стороны, её преследовали враги, а с другой — не причинит ли ей незнакомец большего вреда? Ведь, судя по всему, весь барак в клинике, откуда она сбежала, устроил именно он.

Парень, который продолжал пристально рассматривать девушку, внезапно осклабился, точно пытался улыбнуться. Потом его лицо исказилось в жуткой гримасе и неизвестный выдавил из себя: