Сергей Алексеев - Карагач. Книга первая. Очаровательная блудница

– Сначала бы кто-нибудь объяснил, что это такое!

– Разве профессор не сказал?

– Твой профессор как молодой влюбленный, вокруг да около…

– Стовест – Книга Пророчеств! На три тысячи лет вперед.

– Первый раз слышу… А от какого срока считать? Три тысячи?

– Примерно со времени процветания Кушанского царства.

– Когда же оно процветало?

– В начале третьего века нашей эры, при царе Канишке.

– То есть еще действует?

– Дворецкий говорит, да! – Она, глупая, отчего-то еще и радовалась и голоса не жалела. – Раньше Стовест назывался Книгой Ветхих Царей. К нам попал из Кушанского царства, через Индию. Вроде был преподнесен в дар неким путешественником Владимиру Мономаху. То ли раджой, то ли каким-то их священником, точно не установлено.

– Где такое царство?

– Кушанское?.. Да ты вообще не знаешь мировой истории! Это древнее царство в Азии! Огромная территория, могущество… А письменность правящей элиты была очень похожая на нашу кириллицу, впрочем, как и язык. Одна арийская корневая основа. То есть прочитать можно, имея минимальную подготовку!

– И что дальше?

– От Мономаха произошло еще одно название – Мономахова ересь! – Голос у нее садился и тоже будто становился раздраженным. – То есть, видимо, противоречит церковным догмам. В общем, черная книга, однако иерархи ее не чурались. И тут есть какая-то тайна, которую даже Дворецкий пока не открыл. Вероятно, она все-таки как-то связана с христианством. Возможно, там есть соответствующее предсказание. Читать ее позволялось только царям, и то один раз в жизни, сразу после возведения на престол. Нет, даже не читать, а слушать, что предскажет по этой книге монах-схимник. Последним известным хранителем был Сергий Радонежский. Поэтому Дмитрий Донской ездил к нему за благословением перед битвой. И преподобный позволил ему приложиться к тайным откровениям грядущего во второй раз. Остальные безымянные…

Она закашлялась, посадив голосовые связки.

– А как он оказался на Карагаче? Этот Стовест?

– Я не могу на ходу говорить, – пожаловалась Лиза. – Все время приходится напрягать голос. Давай причалимся к берегу, остановимся, и я тебе все расскажу. Можно я выберу место? Заветное, тайное, чтоб никто не мешал…

Жандармский штаб-ротмистр Алфей Сорокин и в самом деле был из старообрядцев, но московских, и по духовной ориентации его род принадлежал к белокриницкому согласию. И если все остальные кержаки не знали священников – некому было рукополагать в сан, назывались беспоповцами и молились кто где, в том числе в лесах и полях, то эти имели своих клириков, храмы и в общем-то почти никогда не испытывали гонений и без царского манифеста о веротерпимости. Хозяйствовали в своих поместьях, занимались промыслами, держали фабрики, крепостных, торговали, а с середины девятнадцатого века их стали брать не только на военную, но и на государственную службу.

Благодаря своему происхождению и образованию Сорокин и оказался в корпусе жандармов, причем, как самому показалось, волею случая. После очередных студенческих волнений его вместе с иными преподавателями пригласили для наставления, каким образом и средствами не допускать смуты в университете, то есть обучали, как проводить профилактику выступлений. С каждым лично беседовал генерал корпуса жандармов Муромцев, весьма образованный и благородный человек, и вот одной из причин волнений он назвал безделье студентов, их лень и нежелание получать образование, мол, большинство учатся из-под палки родителей или угрозы лишения наследства. Основная причина – некоторая усталость молодого общества от догматов, установленных правил и традиций. Юноши во все времена были устремлены к новому, неизведанному и, как следствие, по недоразумению, готовы сокрушить старое, пытаются рубить сук, на котором сидят. А во избежание этого надо выстраивать учебный процесс таким образом, чтобы овладение знаниями имело внутренний посыл, вызывало любопытство, желание разгадывать загадки – все то, что смутьяны и агитаторы с успехом несут в студенческую среду.

– Каким вы видите разрешение означенного вопроса в преподавании истории? – спросил генерал.

Сорокин к такому ответу не подготовился, вначале смутился, но потом вспомнил, чем занимается на досуге, и стал рассказывать о своих архивных изысканиях относительно утраченного Стовеста и что эта книга означает для России и престола Его Величества, и каковы перспективы ее розыска. И так увлек Муромцева, что тот не отпускал его два часа. Алфей посчитал это за обыкновенное любопытство уставшего от своих нелегких дел человека и даже не подумал о последствиях, ибо сам откровенно считал, что Книга Пророчеств давно обратилась в миф, оставивший призрачный след в исторических хрониках. Письменных свидетельств о себе Стовест в России практически не оставил, а те, что были, добывались из иностранных источников, ибо средневековая инквизиционная Европа в буквальном смысле и тайно охотилась за Книгой Ветхих Царей, относя ее к страшной, губительной ереси. В письмах друг к другу кардиналы обсуждали кандидатуры послов, которые были способны проникнуть в русский монастырь близ Москвы и выкрасть книгу. Но вовсе не для того, чтобы предать ее огню…

Последствия же не заставили себя ждать: генерал вскоре пригласил Сорокина вновь и попросил изложить все сказанное в прошлый раз на бумаге. Он изложил, подал Муромцеву, и тот через некоторое время явился к нему сам, уже для долгой задушевной беседы, в конце которой и сообщил, что розысками Книги Пророчеств заинтересовался сам государь-император, для которого и составлялась записка Алфея.

Вероятно, уже тогда генерал чувствовал приближение революционных перемен, хотя империя казалась еще незыблемой, докладывал царю, и шел лихорадочный поиск средства, способного вызвать центростремительные внутренние силы и объединить Россию вокруг престола и государя. Для обновления самодержавия, для свежести чувств самого императора и трехсотлетней истории царской династии требовалась некая новая, но с древними корнями идея. Только признанная святыня, вдруг открывшаяся миру, как чудо, была способна встряхнуть общество, ценности которого усиленно размывались молодым ярым капитализмом и, как следствие, массовым нигилизмом, а ставшая уже открытой, доступной и общеизвестной жизнь двора и собственно власть императора нуждались в неком сакральном таинстве, которое бы возвысило престол и вернуло подданных в лоно православной монархии. Никто из Романовых даже не прикасался к Стовесту, ибо он был изъят из Троице-Сергиева монастыря либо из иного места сразу после гибели царевича Дмитрия.