Сергей Алексеев - Карагач. Книга вторая. Запах цветущего кедра

— Троица ниспослана, — сказал он деловито и направился к другому кедру.

— Кем ниспослана? — с лёгкой боязнью и восторгом спросила Женя.

Прокоша что-то высмотрел на дереве, прицелился, выстрелил и ответил:

— Провидением.

И больше ничего объяснять не стал, подхватил добычу и повёл жену домой. Потом он выделал шкурки соболей и преподнёс ей богатую боярскую шапку.

Тогда она и спрашивать не стала, что такое провидение, вспомнила своё прежнее восхищение его волшебством — Прокоша всё наперёд знал! И не делал ни единого лишнего шага, движения, какого-нибудь пустого, напрасного дела, поэтому никогда не выглядел измученным, уставшим и разочарованным. Он существовал в некоем ритме с этим провидением и слушал только его голос, возможно, потому и молчал, чтоб не пропустить ни единого слова.

Но окончательно она убедилась, что муж ясновидящий, когда в начале января он неожиданно вошёл в светёлку, подышал на свои руки и приложил к животу.

— Срок, ласточка, — сказал радостно и удалился.

Женя научилась понимать его с полуслова, однако не собиралась рожать, никаких позывов, знаков не чуяла. По её подсчётам, недели полторы ещё оставалось ходить. А Прокоша сам уже не показывался, но прислал роды принимать многодетную Галю Притворову. Та тоже руки свои приложила и говорит:

— Верно, срок, поспешать надо. Сейчас схватки начнутся, лежи пока.

Принесла две новенькие кедровых лохани, в одну воды тёплой налила, каких-то травок набросала, горящих угольков из печи и вдобавок накапала золотистой жидкости из зелёной склянки. Дух по светёлке разлился благостный, словно в кедровнике жарким весенним днём, и послышалось, будто птицы запели. И только закончила приготовления, как схватки начались. Женя помнила, как Лизу рожала в питерском роддоме, знала, как нескоро ещё до родов, но тут сразу воды отошли. Галя помогла ей сесть над лоханью, сама присела за спиной, ладонями голову обхватила и начала тужиться, будто рожает. Женя и боли не почувствовала, и даже ни разу не крикнула, хотя изготовилась. В лохань что-то хлюпнуло и живот опал.

— Вот и разрешилась, — обыденно произнесла повитуха, отпуская голову роженицы.

В первый момент Женя ощутила разочарование и даже обиду.

— Почему один? — спросила. — Сказали: тройня...

— Да погоди, только принимать поспевай.

Подала ей пелёнку, достала из лохани младенца, перевязала пуповину, перерезала ножницами и вручила.

— Держи первого. Да запоминай.

А он сам задышал и даже не заплакал! Лежит, глазками морг-морг и будто озирается уже.

— Вот оно, семя молчунов, — произнесла Галя с гордостью.

И словно волшебница, второго из лохани извлекла!

— Принимай!

Женя уж никак не думала, что и третий будет. Но он был!

Три минуты прошло — тройня едва в руках помещалась! Успела рассмотреть — все мальчики, и хоть бы один пикнул. Лежат ещё скорченные, сморщенные, со сжатыми кулачками, ножками двигают и все как один смотрят синими Прошкиными глазами.

Повитуха велела Жене лечь, а сама переложила новорождённых на стол, приготовила воду в другой лохани и принялась их купать, ротики, ушки очищать да пеленать.

— Ты сразу нареки сыновей, — посоветовала она между делом. — А я пелёнки помечу, чтоб не путать. Они покуда все на одно лицо. Что старики-то сказали?

Женя только сейчас и вспомнила, что Прокоша о тройне сказал, но какими именами назвать — нет.

— Ничего старики не сказали, — призналась она.

— Значит, доверие тебе оказано. Сама нарекай.

— Имена у огнепальных чудные, не знаю, какие и дать. Я уже думала...

— Давай, которые самой по душе.

— А что Прокоша скажет? Вдруг не понравится?

— Какие дашь, такие и примет. Его дело — дочерей нарекать.

А Женя приподнялась, глянула на младенцев — лежат рядком и все спят.

— Они что же, близнецы?

— Тройняшки они, — со знанием дела определила повитуха. — Разные, и характер будет у каждого свой.

У неё в голове вертелось первое имя — Прокоша, то есть, Прокопий, но второе — Стас. А третьего ещё не было вообще.

— А подумать можно? — спросила Женя.

— Можно, конечно, — просто согласилась Галя. — Это я к тому, чтобы ты не напутала, когда к груди прикладывать станешь.

— Разберусь как-нибудь, — легкомысленно отозвалась она. — Дело нехитрое...

Повитуха вдруг опечалилась.

— Хитрое это дело, ласточка. Можно отнести и к предрассудкам, да не всё так легко. Почему старики и имён не назвали.

— Почему?

— Судьбы третьего не позрели. На тебя возложили.

— Не понимаю, — искренне призналась Женя.

— Что тут не понимать? — вздохнула Галя. — У огнепальных правило строгое: если дитя в первый раз к одному соску приложила, к нему всегда и прикладывай. Попутаешь — и судьбу им попутаешь. Груди у тебя две, а младенцев — трое, Третьему всегда одёнки достанутся от двух первых. Изрочишь с младенчества. Или много от двух перепадёт — всегда пресыщен будет, или вовсе ничего — всю жизнь ему голодать. Вырастет парень изгоем. Вот и задали тебе старики задачу. Вся надежда на материнское сердце. А мужики твои долго молчать не станут. Сейчас поспят, запоют и узнаешь, какие говорливые молчуны бывают. Молоко-то уже прибывает... I

Женя к тому времени уже привыкла во всём на Прокошу полагаться, как на судьбу. Она даже не заметила, когда и утвердилась столь необычная для её своенравного характера привычка, в какой момент согласилась ему повиноваться. Но заметила облегчение, беззаботность: как он сделает, поступит, так тому и быть, поскольку всё наперёд знает.

— Скоро ли Прокоша придёт? — спросила безнадёжно.

— Ты давай сама думай, — как-то безжалостно поторопила повитуха. — Тут на Прокошу не надейся.

Запелёнутые младенцы лежали рядком, посапывали, и всё ещё были словно чужие: слишком уж легко родились, без боли и страданий, словно и впрямь аист принёс или в капусте нашла. Галя мысли её услышала.

— К груди приложишь — и к сердцу приложишь. Так присвоишь — не оторвать будет.

Между тем грудь уже распирало, и это полузабытое чувство подстёгивало ещё пуще.

— Может, сдоить молозиво? — спросила она, хотя уже знала, что у огнепальных это не принято.

— Ещё чего! Пускай высасывают. Нельзя ребят силы лишать.

Тут один, крайний, вроде просыпаться стал, зашевелился, зачмокал, головкой завертел в поисках соска.

— Не давай им кричать, — предупредила Галя. — Пусть молчунами растут.

Женю и осенило.

— Подай-ка мне его! — попросила и распустила шнуровку на рубахе.

— А что? — согласилась повитуха. — И верно — пускай сами выбирают. Мужики как-никак...

И подала просыпающегося младенца. Едва Женя приложила его к правой груди, как первенец захватил сосок, втянул его с коричневым ореолом и заработал язычком, дёснами — будто и прежде сосал. Ей даже больно сделалось в первый миг, но Галя упредила.