Вольфганг Хольбайн - Космическая чума. Сборник

— Возможно, если все будут помогать друг другу и работать вместе.

— Вместе? — спросил он лукаво. Я вновь затосковал о том, что не обладаю возможностями телепата, и понял вдруг, что хожу вокруг да около только потому, что всего лишь эспер и не способен окончательно узнать правду. Я застыл, словно столб, и постарался собраться с мыслями.

Тут меня осенило. Ведь существуют люди, которые терпеть не могут диктатуру, и существуют люди, которые не выносят демократии; в любом сообществе вроде человеческой расы найдутся обделенные Богом души, которые плевать хотели на остатки человечности. Они стремятся к диктатуре, и если туда не попадают, они борются до тех пор, пока не придет к власти новая диктатура, та, где они могут одержать победу.

— Верно, — сказал мистер Маклин. — И все же, если они провозгласили свои замыслы, сколько они продержатся?

— Недолго. Пока у них хватит сил сохранять свою популярность.

— Или, вернее, пока у них хватит сил облагодетельствовать этим других, чьи умы в согласии с ними. Так что теперь, мистер Корнелл, я считаю, вы примете этот явный набор слов, чтобы использовать в споре с самим собой: мы представляем две группы. Одна пытается установить иерархию мекстромов, в которой остаткам человеческой расы суждено стать дровосеками и водоносами. В противовес ей существует другая группа, которая просто считает, что ни один человек, ни один конгресс людей не имеет права рвать и пинать человека, которому судьбой даровано тело супермена. Мы не собираемся сторожить сторожей, мистер Корнелл, и не хотим взваливать на свои плечи выбор. Подумайте об этом на досуге.

— На досуге, — хмыкнул Фред Маклин. — Не собираешься же ты…

— Вот именно, — сказал твердо его отец, — мистер Корнелл может оказаться именно тем агентом, посредством которого мы сможем победить. — Потом добавил, обращаясь ко мне: — Ни одна группа не сможет раскрыться, мистер Корнелл, мы не можем обвинять другую группу в какой-то нечистоплотности, как, впрочем, и они нас. Их стиль нападения заключается в том, чтобы навести вас на наш след, помогая группе тайного руководства, занимающегося производством суперменов.

— Послушайте, — спросил я его, — а почему бы и нет? У вас же нет за душой ничего дурного?

— Подумайте о тех миллионах людей, которые окончили лишь подготовительные классы школы, — сказал он, — людей со скрытыми пси-способностями и не получивших должной тренировки, или о бедолагах, которые вообще не имеют пси-способностей. Вы знаете историю института Райна, мистер Корнелл?

— Довольно смутно.

— На заре работы Райна в Герцогском Университете над ним все смеялись. Насмешники и злословы, разумеется, были людьми с наименьшими пси-способностями. Стоит заметить, что хотя пси-способности оставались скрытыми, они иногда все же давали о себе знать. Но после Райна его сторонникам удалось подтвердить его теорию и, вероятно, разработать систему тренировок, развивающих пси-способности. Потом, мистер Корнелл, те, кому суждено было родиться с высокой способностью телепата и эспера-ясновидца, как обычно говорят сами эсперы, потому что ничего экстраординарного и сверхъестественного в ясновидении нет — обнаружили, что их постоянно ненавидят и подозревают люди, лишенные этого тонкого чувства. Прошло не менее сорока — пятидесяти лет, прежде чем рядовой обыватель смог воспринимать телепатию и ясновидение, как опытное ухо музыку или опытный глаз живопись. Пси-способности — это талант, которым в той или иной мере владеет каждый, и сегодня его воспринимают почти без злобы и недоразумений.

— А теперь посмотрим, — продолжал он задумчиво, — что случится, если мы публично заявим, что перенесли Мекстромову болезнь, став из несчастных жертв настоящими суперменами. Наш главный враг поднимет голову и завопит, что мы скрываем секрет, и ему поверят. На нас набросятся всей сворой, начнут преследовать и, скорее всего, прикончат, в то время как враг будет подбирать и выискивать жертвы, чьи взгляды сходятся с его собственными.

— И кто же он? — спросил я, хотя уже знал ответ. Просто мне хотелось услышать его вслух.

Он покачал головой.

— Я не скажу, потому что не хочу обвинять его во всеуслышание, как и он не сказал тебе прямо, что мы — подпольная организация, которую следует искоренить во что бы то ни стало. Он знал о людях хайвэя и о нашем лечении, потому что он сам использует аналогичные средства. Он будет скрываться, пользуясь своим положением, пока его не выведут на чистую воду, прижав к стенке прямыми уликами. Вы ведь знаете закон, мистер Корнелл.

Еще бы мне не знать закон.

В том случае, когда обвиняемый является в суд с чистым сердцем и по доброй воле, он находится в безопасности. А мистер Фелпс мог с полной уверенностью настаивать на обвинении, но, с другой стороны, не мог привести против меня бесспорные прямые улики. Что же касается моего обвинения, я мог бы привлечь его как соучастника, а он тут же начал бы приводить не только какие-то доказательства, но и демонстрировать самые чистые, благородные намерения. Короче говоря, старый фокус, когда подставляют другого, чтобы скрыть свое преступление, стал попросту невозможен в современном мире всеобщей телепатии. Закон, конечно, утверждает, что каждый подозреваемый может безбоязненно думать о чем угодно, если нет прямых доказательств его причастности к преступлению. Но как же туго придется свидетелю, если он начнет кривить душой, хотя само по себе это не будет еще преступлением.

— И еще, — сказал мистер Маклин, — представьте медика, которого нельзя профессионально квалифицировать, потому что он телепат, а не эспер. Он всей душой стремился стать ученым-медиком, как его отец и дед, но его телепатическая способность не позволяет ему быть настоящим ученым. Доктором — пожалуйста, но ему никогда не получить полного образования, на самом высшем уровне. Такой человек чувствует себя обойденным и отвергнутым, становясь благодатной почвой для теории суперменства.

— Доктор Торндайк! — воскликнул я.

Лицо мистера Маклина было безжизненным, как лицо статуи. В нем не было ни утверждения, ни отрицания. Оно было наигранно невозмутимым. Так или иначе, а из него ничего не вытянешь.

— Так вот, мистер Корнелл, я дал вам пищу для размышлений. Я не указывал прямо, никого не выдавал. Просто я обезопасил себя, доказал свою невиновность. И, тем не менее, я надеюсь, вы уберете свою пушку и освободите помещение.

Я вспомнил о «Бонанзе-375», который все еще держал в руке, и стыдливо сунул его в задний карман.

— Но, пожалуйста, сэр…

— Не надо, мистер Корнелл. В любом случае я не раскроюсь полностью, чтобы избежать дальнейших неприятностей. Я перед вами извиняюсь. Не так-то легко быть пешкой. Только надеюсь, играть вы будете за нас, и это пройдет для вас безболезненно. А теперь, пожалуйста, оставьте нас в покое.