Роберт Беннетт - Город лестниц

И тут ее осеняет. Шара хватает со стола старую газету и судорожно перелистывает страницы, пока не находит статью под броским заголовком: «Отец Города Уиклов против иммигрантских гетто». А ниже – фотография мужчины с круглым, зло скукоженным лицом и чудовищных размеров бородищей. Бррр… Словно бы он смотрит и думает: наорать сразу? Или для начала громко отчитать?

– Почему вы читаете об Уиклове? – интересуется Мулагеш.

– Вы его знаете?

– Кто ж его не знает! Говно человек, по правде говоря.

– Мне тут подсказали, – говорит Шара, – что он может быть как-то связан с убийством Панъюя.

– Это Вотров вам такое сказал?

Шара кивает.

– Я бы на вашем месте вела себя осмотрительнее, посол, – говорит Мулагеш. – Вполне возможно, Вотров натравливает вас на своих личных врагов.

Шара продолжает разглядывать фотографию, но Мулагеш озвучила ее опасение: она ведь действует вслепую. Обычно ей давали шесть месяцев или шесть недель на подготовку операции. А не шесть часов.

И наливает себе еще чаю. Нет, Шара не станет говорить Мулагеш, что потребляет кофеин в таком количестве, если работа совсем, совсем не спорится.

Капитан Незрев – кстати, красавец-мужчина, на десять лет моложе Мулагеш, – добирается до управления к пяти тридцати утра. Сначала он весьма несговорчив, как это водится у людей, которых разбудили в такую рань. Но Шара поднаторела в игре «я сейчас покажу тебе бумажку, а потом удостоверение, а потом еще бумажку», а еще пару раз ввернула грозное «международный инцидент», и потому капитан в конце концов мрачно отмахивается: «у вас есть час, время пошло».

– Отлично, – кивает Шара – ограничение по времени она намерена игнорировать. – А что там с Вотровым?

– Он дал показания, невеста сгребла его в кучу и уволокла домой, – сообщает Незрев. – Этого мужика любая баба будет за член водить – если сумеет ухватиться, конечно.

Он ожидает, что Шара хихикнет, но той, как ни странно, совершенно не до смеха.

Схваченный боевик оказывается парнишкой лет восемнадцати от роду. Он сидит за большим деревянным столом, занимающим почти всю камеру. Увидев ее, он выпрямляется, одаривает ее злющим взглядом и, потирая запястье, сердито выговаривает:

– А, это ты. А тебе-то что от меня надо?

– Я прослежу, чтобы тебе оказали необходимую медицинскую помощь.

И она придерживает дверь для доктора. Тот еле стоит на ногах от усталости.

Чем дольше врач осматривает арестанта, тем сильнее у него вытягивается лицо:

– Этот мальчик упал на оконное стекло? Почему он так изрезан?

– Его несколько раз ударили хрустальной люстрой.

Доктор хмыкает и качает головой, словно желая сказать: с ума сойти, какие затейливые способы изыскивают люди, чтобы причинить друг другу телесные повреждения.

– Большинство порезов поверхностные… А вот запястье он потянул серьезно.

Закончив, доктор отвешивает поклон и удаляется. Шара садится напротив юноши и ставит сумку на пол рядом с собой. В комнате зябко: стены из толстого камня, а тот, кто проектировал помещение, не озаботился провести сюда отопление.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает Шара.

Мальчишка гордо молчит в ответ.

– Пожалуй, я спрошу прямо и без уверток, – говорит она. – Я хочу знать: зачем ты на меня напал?

Он вскидывает взгляд, с мгновение они смотрят в глаза друг другу, потом мальчишка отворачивается.

– Тебя действительно за этим туда послали? У твоих коллег были все возможности, но…

Он смаргивает.

– Как тебя зовут?

– У нас нет имен, – отвечает юноша.

– Совсем нет?

– Совсем нет.

– А почему?

Он явно хотел бы ответить, но не решается.

– Так почему?

– Потому что мы – умолкшие, – выговаривает мальчишка.

– Что это значит?

– У нас нет прошлого. Нет истории. Нет страны.

Похоже, он декламирует давно заученные строки.

– Нам отказано в этом. Но нам это и не нужно. Нам не нужно все это, чтобы знать, кто мы такие.

– И кто же вы такие?

– Мы – ожившее прошлое. Нас не забудешь. От нас не отвернешься. Мы – запечатленная память.

– В таком случае вы – реставрационисты, – делает вывод Шара.

Юноша молчит.

– Ты – реставрационист?

Он отворачивается.

– Оружие. Одежда. Машина, – перечисляет Шара. – Все это стоит немалых денег. Когда такие суммы перечисляют или передают из рук в руки, люди это замечают. Сейчас мы ищем тех, кто финансировал налет. И кого мы найдем? Уиклова? Эрнста Уиклова?

Никакой реакции.

– Он ведь богат и поддерживает Реставрацию, правда? Я смотрю, на его предвыборных плакатах часто изображают оружие… Если мы потянем за эту ниточку, мы ведь его найдем на другом кончике? Да, дитя мое?

Мальчик буравит взглядом столешницу.

Голос Шары звучит очень ласково:

– Ты не похож на закоренелого преступника. На человека, склонного к насилию. Тогда зачем тебе лезть в такие дела? Разве у тебя нет дома? Все это – грязные политические делишки. Я могу сделать так, что все это закончится. Могу сделать так, чтобы тебя отпустили.

– Я ничего вам не расскажу, – говорит мальчик. – Я не могу. Я – из умолкших. И это вы заставили нас замолчать.

– Боюсь, тут ты очень сильно ошибаешься.

– Ничего подобного! Много ты знаешь, женщина! – сердится мальчишка.

И снова окидывает ее злющим взглядом. А потом отводит глаза, но они против воли скользят по ее открытой шее и ключицам.

Ах, вот оно что. Он из староверов.

– Надеюсь, я не нарушаю никаких ваших правил, – обеспокоенно произносит Шара. – Тебя не накажут за то, что ты оставался наедине с незамужней женщиной?

– Ты не женщина, – цедит мальчишка. – Чтобы быть женщиной, нужно быть человеком. А шалотников мы за людей не считаем.

Шара мило улыбается:

– Но если это правда, то почему ты так нервничаешь?

Мальчишка молчит.

Шара не считает себя красавицей, но отчего бы не попробовать зайти и с этой стороны.

– Как же здесь жарко, – произносит она. – Тебе не жарко? У меня руки потеют, когда мне жарко.

И она принимается за перчатки – стягивает их, медленно, палец за пальцем. А потом аккуратно складывает и кладет на стол.

– А твои руки не вспотели?

И она протягивает пальцы к его больному запястью.

Он отдергивает руку, как от огня:

– Не прикасайся ко мне, женщина! Не пытайся завлечь меня своей… своей тайной женственностью!

Шара с трудом сдерживает смех. Она никогда не слышала, чтобы этот термин произносили вслух, – разве что на уроках истории. Да еще и с такой искренней горячностью…

– Ты слишком разговорчив для того, кто отказывается говорить. Правда, должна признать: ты говоришь меньше, чем твой друг.

И она вынимает из сумки папку и принимается изучать ее содержимое.

– Кто? – подозрительно спрашивает юноша.