Роберт Беннетт - Город лестниц

– Все иностранцы – святотатцы. Само их существование – оскорбление веры! Есть только мы! Мы – дети богов. Остальные – они из праха и глины. Они живут и не платят нам дань! Вот где святотатство!

Он вдруг хмурится и скрючивается, словно от боли в животе:

– Ох…

– Сюда приехал человек, он занимался исследованиями в университете, – Шара говорит медленно и очень разборчиво. – Вы не хотели, чтобы он тут работал. Весь город не хотел, в смысле. Люди протестовали.

Парнишка трет глаза:

– Ох… Моя голова… В моей голове… там что-то есть…

– Он умер несколько дней назад. Припоминаешь?

Мальчишка скулит:

– В голове… у меня там внутри что-то есть…

И бьет костяшками пальцев по черепу – да так сильно, что слышен стук.

– Пожалуйста… помогите мне убрать его оттуда!

– Кто-то напал на него в университете. Его забили до смерти.

– Пожалуйста! Умоляю!

– Расскажи мне все, что знаешь о профессоре.

– Он у меня в голове! – визжит парень. – Внутри! Он там! Он так долго пребывал в заточении! Я хочу видеть свет, дайте мне увидеть свет!

– Проклятие, – бормочет Шара. Подходит к двери камеры и кладет руку на смотровую щель. – Ты хочешь увидеть свет?

– Да! – верещит парень. – Во имя всех богов, да!

– Отлично.

И Шара открывает щель. Внутрь просачивается свет.

– Ну вот, – говорит она. И разворачивается к арестанту: – Теперь ты расскажешь мне о…

Но парнишки больше нет.

И не только парнишки – половины комнаты тоже. Словно бы полкамеры залило черной водой, а в центре этой черной стены – маленькое отверстие. Оттуда бьет желтый свет. Желтый, как небо перед грозой.

– Ох ты ж… – выдыхает Шара.

Отверстие с желтым светом расширяется. В голову Шары кто-то лезет, безжалостно распахивая дверку громадными ручищами…

В голове напоследок мелькает: странно, ведь это я давала ему наркотик, а не он мне…

А потом Шара начинает видеть… кучу всего.

Перед ней – дерево, старое и перекрученное.

Дерево растет на вершине одинокого холма. Его ветки – как темный купол на фоне желтого неба.

Под деревом лежит камень. Темный и до блеска отполированный. Он такой гладкий, что кажется мокрым.

А в середине камня вырезано лицо. Шара с трудом различает его черты…

И тут раздается подобный грому голос:

КТО ТЫ?

И тут все исчезает – и холм, и дерево, и камень. Картинка меняется.

Солнце. Яркое, яростное, слепящее. Не привычный шар света над головой – нет. Солнце такое, словно бы небо – из тонкой желтой бумаги, а за ним стоит кто-то с горящим факелом.

Этот край освещает древний огонь. Но кто возжег его?

Под солнцем высится одинокая гора. Странная – похожа на болезненно выпрямленную колонну. Вершина ее гладкая и круглая – прямо как тот камень под деревом. А склоны отвесные и морщинистые. Что-то в этой горе есть неприятно… живое. Хотя, наверное, это все из-за ее неестественной гладкости. Наверху ярится солнце.

Тот же оглушающий голос:

КАК ТЫ СЮДА ПОПАЛА?

И снова все пропадает из виду.

Перед ней – склон холма. На камнях пляшут отсветы пламени. Ночь. Вокруг мельтешат тени – лица, руки, все звериное, уродливое. Над головой паучьим яйцом зависла огромная, раздутая луна. Она балансирует на вершине холма, и кто-то в треуголке скачет на ее фоне и поднимает что-то к небу – кружку?.. – словно бы приглашая луну присоединиться к веселью.

Через ночное небо чернющей тучей летят и оглушительно пищат скворцы.

ЧТО-ТО НЕ МОГУ ТЕБЯ РАЗГЛЯДЕТЬ. ПОДОЙДИ-КА ПОБЛИЖЕ.

Тьма улетучивается. Ее утаскивают из этого странного пространства.

Равнина. Ее пересекает дорога. На желтом небе снова солнце, похожее на прогоревший факел. Равнина пыльная, дорога пустая.

Она летит над дорогой, в нескольких дюймах над пыльной поверхностью, словно бы кто-то везет ее на веревочке.

На горизонте набухают комковатые, желтые, бесплодные холмы. Она болтается в воздухе и летит, летит к ним, потом над их гладкими склонами и наконец видит расселину, похожую на разрез. Пещеру.

И в ней кто-то есть, и он тянет ее к себе.

Она влетает. Свет угасает.

Эти холмы полые, ты знала?

Хотя нет, это не холмы. Это статуи.

А ты знаешь, кого они изображают?

У дальней стены пещеры кто-то сидит. Она их не видит. Кажется, вон там есть кто-то высокий, в серой плотной, просторной одежде…

Лица она не видит, но чувствует на себе взгляды.

НУ ЗДРАВСТВУЙ. МЫ ЗАЖДАЛИСЬ.

Рук она не видит, но чувствует, что кто-то схватил ее и не отпускает.

ТЫ КАК СЮДА ПОПАЛА? ВПРОЧЕМ, КАКАЯ РАЗНИЦА? ВЫПУСТИ МЕНЯ.

Движения она тоже не видит, но чувствует, как смыкаются вокруг стены.

ВЫПУСТИ МЕНЯ. ТЫ ДОЛЖНА ВЫПУСТИТЬ МЕНЯ.

Серая ткань хлопает на ветру. Все ближе, ближе, хотя ничего не видно.

ОНИ НЕ ИМЕЛИ ПРАВА. НЕ ИМЕЛИ ПРАВА ТАК СО МНОЙ ПОСТУПАТЬ!

Шара пытается вырваться. Упирается ладонями, хочет оттолкнуться. Пусти! Пусти!

ТЫ ДОЛЖНА ВЫПУСТИТЬ МЕНЯ.

И тут во тьме вспыхивает яркое пламя.

Шара не сразу понимает, что стоит посреди камеры. А перед ней пылает огонь, отсветы пламени мечутся по каменным стенам, прямо как в пещере. Такой же, как в ее видениях. Она в пещере? И тут она слышит истошные крики Мулагеш: «Шара! Шара! Уходи оттуда немедленно! Что ты стоишь! Выходи, разрази тебя гром!» И понимает – да это же допросная камера, а она в ней…

А еще рядом слышится еще один голос. Кто-то вопит, отчаянно, на пределе громкости.

И тут пылающий встает на ноги, смотрит на нее и протягивает руки.

И среди пламени она различает лицо, вспухающие волдыри и треснувшую кожу.

Это парнишка. Он горит, словно его облили керосином и подожгли.

Он открывает рот, чтобы снова закричать. Пламя заливается ему в глотку, кипит и вздувается на языке слюна.

Дверь за ней распахивается настежь. Мулагеш хватает ее и выволакивает в коридор.

Дверь камеры захлопывается, просветы и щели полыхают огнем. В дверь с той стороны колотят, за дверью визжат. Подбегают полицейские, они растеряны, не знают, что делать.

– Ох ты ж, – выдыхает Мулагеш. – Во имя всех морей! Да что ж это творится, мать его за ногу! Одеяла несите! Надо сбить огонь с этого человека! Шевелись, шевелись, я сказала!

С той стороны стучат все слабее. В воздухе разливается запах горелого жира, прямо как в свечной лавке. К двери наконец-то подносят одеяла, но из-под нее уже валит темный дым.

Они собираются с духом и открывают дверь. Изнутри камера вся почернела и выгорела. Там стоит густой, как черная вода, дым, завивающийся толстыми кольцами.

– Нет, – бормочет Мулагеш. – Нет. Ох. Опоздали мы. Опоздали.

В черном море медленно всплывает силуэт – скорчившееся на полу тело. Шара хочет подойти, но Мулагеш решительно отталкивает ее прочь.