Роберт Беннетт - Город лестниц

В темноте слышны резкие хлопки, словно что-то лопается. В огне кто-то истошно верещит.

– Да что, мать его за ногу три раза, здесь происходит?! – свирепо орет Мулагеш.

Шара смотрит на Сигруда. И кивает.

Тот поднимает ее как перышко и без усилий перекидывает через плечо.

– Мы уходим! – орет он Мулагеш.

Сигруд бежит по проходу, поворачивает направо и кратчайшим путем мчится к каменному дверному проему.

Через лес высоченных стеллажей сочится злой алый свет.

Десятилетия. Века. Хотя нет. Больше.

Все, все погибло.

И вот они снова в зале Престола мира. Сигруд осторожно опускает Шару на пол.

Та кашляет, потом слабым голосом спрашивает:

– Сильно меня обожгло?

Сигруд просит ее сжать и разжать пальцы ног и рук. Пальцы повинуются.

– Отлично, – говорит он. – Не, не особо пожгло. Бровь спалило. Волосы чуть-чуть. И лицо у тебя красное. Но это не ожог. Во всяком случае, не сильный. Повезло тебе.

И он поднимает взгляд на каменную дверь, за которой бушует адское пламя.

– Я уж не знаю, о чем думали те, кто устроил эту ловушку. Но когда я это услышал… – Тут Сигруд красноречиво качает головой. – Этот звук я узнаю из тысячи.

Мулагеш опирается на плечо солдата и разражается сухим кашлем. Между приступами она умудряется прикурить другую сигариллу.

– Это что же, значит, получается. Эти сукины дети, они что – заминировали, мать его, Склад?! Чисто на тот случай, что мы их выследим?!

Из каменного проема струится опаляющий жар.

«И всякий раз, – думает Шара, – они оказывались на шаг впереди меня».

– Так. Заваливаем туннель, – командует она. – Пора кончать с этим проклятым капищем.

Во тьме Склада умирают в пламени легенды, исчезают сокровища. Тысячи книг обращаются в кудрявый пепел. Огонь пожирает картины, выедая их изнутри. На полу лужицами собирается воск от бесчисленных свечей, разложенных на полках, затейливой бахромой капель повисает на перекладинах. Где-то в самых глубоких тенях всхлипывают невидимые голоса.

Но не все артефакты уничтожает пламя.

На полке стоит большой, пузатый глиняный кувшин, и жар не опаляет его. На его покрытой глазурью поверхности видны сложные знаки, выведенные тонкой кистью: черными чернилами прорисованы там сигилы могущества, символы сдерживания, знаки обуздания.

Но жар нарастает, и чернила пузырятся, трескаются – и блекнут. Восковая печать на пробке тает и каплями стекает на полку.

Что-то внутри кувшина счастливо рычит, чувствуя, как исчезают стены тюрьмы.

Кувшин начинает раскачиваться туда-сюда, туда-сюда, а потом накреняется, падает с полки и разбивается.

Из кувшина вырывается тьма. Она растет, опрокидывая стеллажи, подобно костяшкам домино. Узник кувшина растет, растет – до тех пор, пока голова его не касается крыши Склада.

Единственный желтый глаз обводит взглядом пламя, дым, горящие полки.

И высокий пронзительный голос визжит, злобно и радостно: «Свободен! Наконец-то свободен! Наконец-то свободен!»

Я мягок с вами, дети мои, ибо велика моя любовь.

Но знайте, что любовь и мягкость не порождают чистоты: к чистоте приходят через лишения, и назидания, и истязание плоти. Вот почему я создал этих священных существ, дабы они помогли вам не сбиться с пути и преподать вам уроки, коих не в силах вынести мое сердце:

Укму, небесного скорохода, обходящего стены дозором, нашептывающего на ухо. Он увидит слабости, скрытые от вашего глаза, и так вы сразитесь с ними, пока не возвыситесь над собой. Таков Укма.

Усину, путешественницу и странницу, проникающую в дом через окно, пепельную женщину. Оставляйте милостыню и не обижайте слабых, ибо в облике нищего может вам встретиться Усина, и месть ее будет страшна.

А к тем, кто не способен очиститься, кто не раскается, кто не знает стыда, что живет в вашем сердце, – к тем придет Урав, зверь из моря, заплывающий в реки, и пасть его полна зубов, а глаз у него один. Во тьме положил я обиталище ему, и грешников, что слепы к свету, он проглотит, и в брюхе зверя ждет их вечное страдание, и истают грешные под взором его, источающим презрение, и так познают они мою праведность, и прощение, и любовь.

Колкастава. Книга Третья

Влад Пьянков сидит на берегу Солды и пытается убедить себя, что не настолько уж пьян. Он уже прикончил почти все сливовое вино в кувшине и говорит себе: мол, был бы я пьян в стельку, так вино б казалось вязким и кислым – но нет! никаких, так сказать, отрицательных ощущений! Сплошная красота и сладость! И потом, разве ж он просто так пьет? Нет! Это все из-за холода! Вы гляньте, как пар изо рта-то идет! Гляньте, какие льдины по Солде плывут, как пузыри-то со дна идут, вон как черная вода бурлит в ледяных оконцах! Холодная ночка, что и говорить, и в такую ночь человек может позволить себе лишнего. И его за это нужно – что? Простить.

Он смотрит на восток, где высятся мирградские стены – огромные белые утесы, поблескивающие в лунном свете. Он свирепо оглядывает их и сообщает: «На-до!» И звучно икает. «На-до про-стить! Вот!»

И тут он понимает, что на холме, что за спиной, что-то горит. Да что горит – пылает! Свет яркий, оранжевый, не каждый день такое увидишь.

Пожар у них, значит. Наверное, один из складов загорелся – и таперича, значит, горит.

– Эхма…

Он чешет за ухом: что делать-то? Мож, кого на помощь позвать? Но это ж подняться нужно, а как? И он снова отхлебывает из кувшина, вздыхает и горько повторяет:

– Эхма…

И тут за проволочной сеткой, которой обнесены склады, нарисовывается какая-то темная тень. Длинная такая и здоровенная.

И потом кто-то орет – лязгающий такой, скрежещущий звук. И тень бросается на ограду, звенья проволоки лопаются, как струны арфы.

Что-то огромное несется вниз по склону. Влад думает: не медведь ли? Наверняка медведь, потому как зверюга здоровенная, и рычит, и пыхтит на ходу! Однако ж, судя по звуку, – если и медведь, то какой-то уж слишком огромный… нет, не медведь это, вовсе не медведь!

Оно подбегает к деревьям на берегу и сигает в воду.

Влад пьян, зверюга бежит быстро, так что видит он ее всего какой-то миг – ух ты, дым от нее идет, наверное, на пожаре попалило. А сквозь дым видать что-то такое толстое и пупырчатое, и когти и щупальца какие-то торчат и блестят в лунном свете.

Зверюга бабахается на лед, с грохотом проламывает его и камнем уходит в темные воды.

А потом Влад видит, как что-то такое шевелится подо льдом – опять зверюга, только теперь она длинная, струистая, как прекрасный цветок с длинными тычинками… И плывет так грациозно, причем против течения! Прям к стенам Мирграда плывет. И тут она переворачивается, и Влад видит одинокий желтый огонек – противный какой, хотя вроде горит неярко, но как-то от него не по себе…