Карен Стрит - Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр

Я покраснел, представив себе, какие умозаключения сделала проницательная леди, глядя на мою вовсе не щегольскую одежду. Но Дюпен, как ни странно, не оскорбился.

– От ваших глаз ничто не ускользнет. Достаточно сказать, что ваши наблюдения правильны, но, боюсь, для меня слишком поздно пытаться приобрести вашу деловую хватку, так что мой гардероб должен потерпеть и, несомненно, тоже прослужить мне до могилы.

Мадам милостиво кивнула.

– Я рада. Эти фигуры для меня как дети – драгоценны. Может быть, ваше искусство не принесет вам того же преуспеяния, как мое – мне, но это не умаляет вашего мастерства. Теперь идемте. Следующий зал вам и мистеру По будет особенно интересен, я уверена.

Мадам двигалась с невероятной для своих лет скоростью. Я следовал тенью за Дюпеном, а страх следовал за мной. Каждая сцена в следующем зале была создана рукой самой Смерти – было ли то бесчестное убийство, справедливая казнь или повергающее в ужас сочетание того и другого.

– Публика называет это Залом Синей Бороды, – сказала мадам, указывая на первую сцену, представлявшую внутренность амбара и изображавшую молодую женщину, убитую молодым мужчиной. – Уильям Кордер убивает Марию Мартин [36]. Ужасная история. Кордер обещал жениться на мадемуазель Мартин после того, как наградил ее ребенком, но она исчезла. Ее мачехе постоянно снилось, что девушку застрелили и закопали в амбаре. Предчувствия оказались верными. Кордера арестовали, полупомешанного от чувства вины, ему казалось, что он слышит биение сердца своей жертвы сквозь доски пола.

Отвратительная история заставила мое сердце беспорядочно забиться. Мадам смотрела на меня в ожидании комментариев.

– Муки раскаяния могут привести человека на край безумия и за него, – предположил я.

Дюпен кивнул, соглашаясь.

– И заставить признаться, когда мертвые возвращаются, чтобы преследовать своих убийц. – Он показал на лицо Кордера, очень реалистично изображавшее кровожадное бешенство. – Мадам удостоилась привилегии снять с Кордера посмертную маску после того, как его повесили. Представьте себе, сколько узнали ее руки о человеческом характере с помощью таких реконструкций. Ее работа могла бы существенно продвинуть вперед френологию [37].

Почему-то я не счел это привилегией. Мысль о превращении черт мертвого человека в маску смерти была невыносима, как бы ни обогатилась в результате френология.

Мадам указала на следующую сцену, изображавшую двух мужчин явно скверной репутации.

– Уильям Бёрк и Уильям Хэр [38]. Весьма знамениты.

– Они имели обыкновение убивать бедняков, живущих на улицах, и продавать их тела в Эдинбургский госпиталь, – добавил Дюпен, указывая на черепа убийц перед нами. – Отметьте чрезмерное развитие четвертого, пятого и седьмого подотдела мозга. Определенно, воинственный характер в сочетании с разрушительными наклонностями могут привести к жестокому убийству. А если субъект также склонен к алчности, мы с помощью простых умозаключений можем вывести, что мотивом убийства являются деньги.

– Мы также можем рискнуть предположить, что двадцать четвертый и тридцать первый подотделы недостаточно развиты или больны, что приводит к отсутствию сочувствия к себе подобным и недостаточному благоговению перед Господом, – добавил я.

На лице Дюпена отразилась горечь.

– Да, мой опыт говорит, что это вполне возможно. Очень проницательно, По.

– Я почти не знаю френологии, – сказала мадам. – Но в ваших словах звучит правда, как, без сомнения, показывает вот это. – Она показала на главную сцену в зале – гильотину, окруженную несколькими головами. – Вот действующая модель парижской гильотины с настоящим лезвием и люнетом. То были ужасные времена, – прошептала мадам. – Толпы, требующие крови… Невинные, которых заставили преклонить колени перед ее лезвием…

Сцена повлияла на меня крайне дурно – я обнаружил, что мне трудно сдерживать проявления ужаса. Я ожидал, что Дюпена это отвратительное зрелище оставит равнодушным, но он в который раз удивил меня. Он сосредоточенно рассматривал корзину с отрубленными головами, омерзительно уложенными наподобие капустных кочанов на рынке. Его внимание привлекли две головы на вершине кучи: мужчина лет тридцати пяти – с серьезным выражением на лице, темноволосый, с орлиным носом и выступающим подбородком, и женщина – очень привлекательная, с черными как смоль локонами, фарфорово-бледной кожей, маленьким изящным ртом и чистыми серыми глазами, светящимися умом – по крайней мере, так можно было бы подумать, изготовь эти жуткие головы сама Природа. Лица застыли в момент смерти или, возможно, когда душа покинула тело, но на них совершенно не было страха. Дюпен рассматривал эти причудливые «мементо мори» с непонятным для меня выражением глаз – задумчивым, можно сказать, почти печальным. Такого взгляда я не видел у него прежде никогда. Протест, презрение, нетерпение, высокомерие – все, что угодно, но выражение его лица никогда не выдавало слабости.

– Que Dieu apaise leurs âmes, – прошептала мадам, крестясь. – Je n’ai pas pu les sauver, et il était de mon devoir de préserver leurs corps sinon leurs vies [39].

– Ils en auraient autant de reconnaissance que je n’en ai moi-même [40], – пробормотал Дюпен.

– Si cela vous réconforte, je suis satisfaite, Chevalier [41].

Дюпен кивнул и слабо улыбнулся мадам.

– Как вам нравится эта картина, По?

– Крайне отвратительно, – через силу пробормотал я.

– Отвратительно? Пожалуй. Но ведь это история, дорогой сэр. Такова была судьба французской аристократии во времена Террора, и та же судьба едва не постигла и мадам Тюссо. Ее арестовали по подозрению в роялистских настроениях и заключили в тюрьму, чтобы предать казни.

Мадам кивнула. Я устыдился своей брезгливости, осознав, какой личный отклик вызывает эта сцена в моих компаньонах.

– Пожалуйста, расскажите мне больше.

– В Париже восторгались моим искусством изготовления восковых фигур, меня приглашали в Версаль давать сестре Людовика Шестнадцатого, мадам Елизавете, уроки моего искусства. Я прожила там какое-то время, но после штурма Бастилии вернулась в Париж. Потом меня бросили в тюрьму. К счастью, мой талант спас меня от казни, – сказала мадам, подняв и показав нам свои узловатые кисти. – Мне было велено делать посмертные маски тех, кого они казнили. – Она указала на корзину с головами. – Многие жертвы были моими друзьями.

– Столь ужасное положение требует недюжинной храбрости, – заметил я.

Мадам Тюссо устремила на меня свой колючий взгляд.

– Это была привилегия, дорогой сэр. Привилегия сделать моих друзей бессмертными.

Она вновь окинула долгим взглядом сцену казни. На лице ее отразилась тоска.

– Мадам, у вас есть чему поучиться. Однажды, я надеюсь, вы научите меня искусству воспроизводить форму человеческого тела, что гораздо сложнее реконструкции мотивов человеческих поступков.