Карен Стрит - Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр

– Памятуя о вчерашних событиях, возможно.

– Сожалею, если напугал вас. Я думал, вы уже проснулись от этого гвалта.

Только теперь я услышал шум множества людей в коридоре и на улице. Я дотянулся до карманных часов и взглянул на циферблат. Половина четвертого утра, а, кажется, весь город бодрствует. Дюпен предложил встать в этот богопротивный час, чтобы отправиться к месту назначения, повергавшему меня в ужас, задолго до рассвета.

– Поднимайтесь, По. Я заказал кофе в номер. Нам нужно выйти через двадцать минут, если мы хотим найти вашего врага в назначенном месте.

Дюпен удалился, неся перед собой канделябр. Я поднялся с постели. Несмотря на то, что ночь была теплой, меня била дрожь. Я выглянул в окно. По Довер-стрит на север двигались одна за другой небольшие кучки народу, освещавшие себе путь ярко раскрашенными фонарями. Гуляки передавали по кругу бутылки и фляжки – что, несомненно, вносило весомый вклад в их праздничное настроение. От этой картины дрожь моя только усилилась, однако я быстро оделся, погасил свечи и поспешил в номер Дюпена. Войдя, я ощутил бодрящий аромат кофе и почти пришел в себя.

– Нет ли у вас новых соображений, отчего ваш враг, так сказать, пригласил вас на казнь Курвуазье? – спросил Дюпен, пока мы торопливо опустошали чашки. – Порой сон пробуждает воспоминания.

Макабрическое приглашение было вложено в пакет с новыми письмами, написанными бабушкой и дедом, подброшенный накануне мне в экипаж.

– Оно заразило мои сны, точно чума, но поспать мне почти не удалось, и недолгий сон не принес полезных воспоминаний. Даже не представляю себе, отчего мистер Мэкки пожелал встретиться со мной в таком жутком месте.

– Для него много безопаснее встреча среди толпы, которую привлечет повешенье. Вдобавок, он, конечно же, хочет выбить вас из колеи.

– У меня есть ужасные опасения насчет этой встречи. Не будет ли безопаснее подождать, пока Мэкки не объявится перед нами здесь, у Брауна?

– Этого он наверняка не сделает, опасаясь ареста. – С этими словами Дюпен вынул из карманов часы и кошелек и выложил их на стол. – Настоятельно рекомендую и вам оставить в гостинице часы, деньги, драгоценности и носовой платок. Карманники, грабители – весь лондонский сброд соберется в этой толпе.

– Ваша оценка ожидающейся публики отнюдь не внушает чувства безопасности…

Я увязал кошелек и часы в носовой платок, но медальон оставил на шее. Мой отказ расстаться с ним не укрылся от взора Дюпена.

– Ваше украшение тоже было бы разумнее оставить здесь, – заметил он, кивая на медальон. – Что до меня, я надену вот это.

Дюпен натянул пару черных козловых перчаток, надежно скрывших его перстень-«шевалье» из золота и лазури.

– Я поклялся Сисси никогда не снимать этот медальон. Ничего с ним не сделается.

Дюпен пожал плечами. Мои слова его явно не убедили.

– Дело ваше. Только укройте его как следует под шарфом и воздержитесь проверять, цел ли он, наощупь, иначе лишитесь своего медальона навсегда. – Он полез в жилетный карман и выудил оттуда нечто, более всего напоминавшее табакерку. – Боюсь, это необходимая предосторожность. – Открыв табакерку, он обмакнул в нее кончик пальца, густо смазал кожу под обеими ноздрями каким-то прозрачным бальзамом и протянул табакерку мне. – Запах лондонских улиц и в обычное время несносен, а этим утром нам предстоит испытать зловоние, источаемое огромной толпой. Даже мое средство поможет лишь отчасти.

Подражая Дюпену, я нанес густой слой мази себе под ноздри и был ошеломлен волной рождественских ароматов. Дюпен усмехнулся, видя мою реакцию:

– Неролиевое масло, гвоздика, аир и росный ладан с Суматры. Я нахожу это весьма эффективным для маскировки неприятных запахов. В то же время прекрасно прочищает каналы, ведущие к мозгу.

– Экстраординарно. Никогда прежде не видел подобного снадобья.

– Говорят, его изобрел сам граф де Сен-Жермен [45]. Возможно, в искусстве избавляться от зловония городов и заключалась тайна его бессмертия, – сказал Дюпен с легкой улыбкой.

Его неуместная веселость меня отнюдь не успокоила.

– Идемте? – спросил он, поднимаясь из-за стола.

Я глубоко вздохнул, наполняя легкие радостным духом Рождества в надежде разогнать переполнявший меня туман опасений.

– Если уж без этого никак…

Этим утром в половине пятого лондонские улицы выглядели оживленно, словно в полпятого вечера, и путь наш оказался долгим. За окнами домов горели свечи, винные лавки были открыты для покупателей. Мимо то и дело проносились экипажи, и кучера яростно бранили друг друга. Пешеходы двигались вперед плотной толпой, казавшейся единым живым существом. Этот безумный карнавал не нуждался в гротескных масках и костюмах – реальная жизнь и без них выглядела достаточно чудовищно. Буйство всеобщего веселья мешалось с беспокойством и хладными дуновениями страха. Наконец мы достигли Сноу-хилл. В это время колокола церкви Гроба Господня пробили шесть, и впереди показалась Ньюгейтская тюрьма. Там, перед тюремной стеной, отвратительным глаголем высилась виселица. Помост ее примыкал к маленькой дверце в тюремной стене. При виде этого я замер на месте среди всеобщего движения, и Дюпен подхватил меня под локоть, помогая удержаться на ногах.

Однако прочих зрителей установленные на этой сцене декорации совершенно не трогали. Сквозь бесконечную толпу протискивались мужчины и женины, торговавшие напитками, закусками и листками с описаниями «истинного последнего покаяния» казнимого и «всех мельчайших подробностей» еще не свершившейся казни. Все витрины лавок, обращенные к эшафоту, были выкуплены зрителями побогаче. В окнах окрестных домов виднелись лица, крыши также были усеяны людьми, пришедшими посмотреть на казнь. Сердце мое билось тяжело, из-за давки вокруг было не вдохнуть. Толпа несла нас вперед, к эшафоту. Мне больше всего на свете хотелось пробиться на волю, вырваться прочь из этого моря людей, и Дюпен, казалось, почувствовал это. Поддерживая меня под локоть, он сказал:

– Бояться нечего. Поверьте, намного лучше встретиться с врагом лицом к лицу, чем позволить ему выслеживать вас, точно охотник жертву.

– Трудно представить мистера Мэкки в роли охотника – его крикливый наряд выдаст его за версту.

– Быть может, на «Ариэле» он соблюдал инкогнито, а обычно одевается вполне скромно.

– Как бы он ни оделся, я наверняка узнаю его по нахальным манерам.

– Рыжие волосы и усы, рост – примерно пять футов и шесть дюймов, коренаст, кожа бледная, глаза зеленые, возраст – около тридцати, – процитировал Дюпен. – «Театральный» голос, самоуверенность, недостаток объективности.

– Именно таким я его и запомнил.