Карен Стрит - Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр

Я понимал, что он прав, и с содроганием вспомнил заключительные строки «Молитвы»: «Истреби же все ее потомство – такова ей награда за вероломство».

Взглянув на свой брегет, Дюпен встал.

– Не обращайте внимания на угрозы в «Молитве», По, – сказал он, словно подслушав мои мысли. – Исподтишка грозят лишь трусы. Мы непременно разгадаем эту тайну и одолеем вашего врага. Бояться нечего.

– Спасибо, Дюпен. Постараюсь последовать вашему совету.

– Библиотека скоро закрывается. Оставим раздумья на время, пока крепкий сон не освежит наши головы.

Пропустив меня вперед, он двинулся за мной по коридорам Британского музея, наполненным эхом топота ученых мужей, покидающих сии священные своды.

Выйдя на улицу, я направился было в сторону «Аристократической гостиницы Брауна», но Дюпен не последовал за мной.

– До завтра, По, – сказал он с прощальным поклоном.

Это было так любопытно, что я тут же повернул назад.

– Но к Брауну-то нам, во всяком случае, по пути!

Лицо Дюпена приняло выражение, точнее всего описываемое словом «уклончивое».

– Я валюсь с ног от утомления, однако сегодня вечером должен почтить вниманием одно мероприятие. Но вам обязательно нужно выспаться. Пусть хотя бы один из нас будет завтра с ясной головой.

Я тут же понял, что Дюпен хитрит – он легко мог обходиться без сна несколько ночей кряду. Любопытство мое так обострилось, что даже мысли о моем враге покинули меня.

– Что же это за таинственная встреча, Дюпен? Надо ли полагать, что у вас назначено свидание с персоной, принадлежащей к прекрасному полу?

Более невероятной ситуации я и вообразить себе не мог. Скорее всего, Дюпен предпочел бы провести вечер в одиночестве, в окружении книг. Заставить его посмотреть новую пьесу или провести время за другим подобным развлечением удавалось крайне редко. Замечание же мое было отпущено нарочно, чтобы поддразнить его – это был самый верный способ выудить из Дюпена правду.

– У меня не назначено никаких встреч, – ровным тоном ответил он. – Как я и сказал, это – мероприятие, которое я не слишком хотел бы посещать, однако должен.

С этими словами он вынул из кармана брошюрку и подал ее мне. Брошюрка оказалась каталогом аукциона Филлипса. Обложка объявляла о распродаже, открывающейся на Нью-Бонд-стрит, 73 сегодня вечером, начало регистрации в шесть.

Мне вспомнились загадочные слова Дюпена из ответа на мое письмо с просьбой о помощи.

– Те самые дела в Лондоне, о которых вы упоминали?

Дюпен коротко кивнул.

– Вы позволите?

– Конечно.

Я открыл каталог. В предисловии говорилось, что перечисленные ниже предметы – часть распродажи наследства, проводящейся в пользу некоего французского аристократа, пожелавшего остаться неизвестным; что каждый из этих предметов великолепен и уникален, так как все они вышли из рук самых известных мастеров Франции. Бегло пролистав каталог, я обнаружил, что некоторые лоты помечены цифрами – на первый взгляд, случайно.

– В этом собрании есть интересующие вас лоты?

Дюпен приподнял брови и кивнул, но воздержался от дальнейших объяснений.

Я вынул из кармана часы.

– Тогда идемте немедленно – регистрация вот-вот начнется.

Дюпен пришел в необычайное волнение.

– Вам нет никакой надобности идти со мной. Мероприятие это, скорее всего, покажется вам крайне скучным.

Но его отговорки лишь прибавили мне решимости.

– Вовсе нет. Я еще никогда не был на лондонских аукционах.

И мы двинулись к дому семьдесят три по Нью-Бонд-стрит. Я на ходу отпускал замечания об улицах Лондона, Дюпен же, заметно раздраженный моим присутствием, шел молча.

В аукционном зале оказалось куда более людно, чем я ожидал – просто ступить было некуда. Казалось, здесь собралась вся лондонская аристократия вкупе с галеристами и, очевидно, журналистами – эти внимательно разглядывали собравшихся и что-то строчили в блокнотах. Посетителям предлагалось вино, и публика охотно поглощала его, развлекаясь флиртом и сплетнями. Дюпен внимательно оглядел помещение, но, похоже, не нашел того, что искал. Тогда он пересек зал и подошел к двери, ведущей в соседнее помещение. Там оказалась трибуна аукциониста и ряды кресел, а также предметы, выставленные на продажу. Здесь имелись произведения и западного, и восточного искусства: гобелены, некоторое количество картин, серебряная утварь тончайшей работы, драгоценные украшения, превосходные карманные часы… Дюпен открыл каталог и принялся сличать помеченные им лоты с представленными для обозрения предметами.

– Что вы скажете об этой коллекции? – спросил он, покончив с каталогом.

– Весьма впечатляюще. Работа искусна, а уж какое разнообразие! Думаю, если коллекция принадлежала одной семье, то собирали ее не одно и не два поколения!

– Правильно.

Дюпен подошел поближе к шкафу, где за стеклом хранились изысканные драгоценные украшения. Наконечник его трости жестко стучал о мраморный пол, жилы на правой кисти вздулись – так крепко он стиснул набалдашник.

– В самом деле, семейная коллекция.

Дюпен повернулся ко мне. Его серые глаза полыхали леденящим кровь воодушевлением, порожденным ненавистью.

– Но она не принадлежит семье того, кто ее продает.

Мне стало ясно, отчего Дюпен, никогда не интересовавшийся подобными событиями, решил посетить именно этот аукцион на Нью-Бонд-стрит, 73.

– Эти предметы принадлежали вашей семье?

– Да.

Рука Дюпена все так же яростно стискивала набалдашник трости, и я начал опасаться, что сейчас он взмахнет ею, разобьет стекло и схватит лежащие за ним украшения, но он сохранял хладнокровие.

– Вам интересно, как моя семья лишилась всего этого? – спросил он.

– Весьма, – пробормотал я.

– Некий лжец и вор предал моих деда и бабушку, а после того, как они встретились с мадам Гильотиной, украл все, что они имели. Отец мой в то время был совсем мал. Его отправили жить в семью Бурдей, к сестре его матери, которая обеспечила ему превосходное образование, но – не более того.

Подняв левую руку, он некоторое время рассматривал перстень-шевалье, украшенный фамильным гербом Дюпенов.

– От его наследства не осталось почти ничего, кроме моего шевалье и вот этого.

Дюпен подбросил трость кверху и поймал ее чуть ниже набалдашника – золотой кобры со сверкающими глазками из бирманских рубинов и клыками, обнаженными для смертельного удара. Из прежних наших бесед мне было известно, что сей устрашающий предмет принадлежал многим поколениям Дюпенов, и прекрасная смертоносная кобра была частью его фамильного герба. Сам герб в превосходном исполнении – золотую человеческую стопу, сокрушающую впившуюся клыками в пятку змею, на лазоревом фоне – я видел в его парижских апартаментах.