Карен Стрит - Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр

Я вновь взглянул на записку, и воспаленный мозг тут же подсказал, как расшифровать ее. Доковыляв до зеркала, я поднес бумагу к стеклу и всмотрелся в отражение. Оттуда, из-за стекла, мой двойник, точно так же измученный и изможденный, показывал мне записку, предупреждая: Nemo me impune lacessit . Он, человек с моим собственным лицом, наклонился ко мне и прошептал моим собственным голосом: «Никто не обидит меня безнаказанно».

Тут свет погас с оглушительным грохотом. Наступила непроглядная тьма.

Джермин-стрит, 93, Лондон

5 мая 1790 г.

Дорогой сообщник!

Три леди за три дня

Изведали булат мой острый!

Три леди за три дня

Своего лишились лоска!

Три леди за три дня!

Не угаснет слава Монстра!

С глубочайшей симпатией,

Упомянутая выдающаяся личность собственноручно.

Джермин-стрит, 93, Лондон

16 мая 1790 г.

Дорогая Элизабет!

Это самозванцы! Какие-то жулики шатаются по Лондону и подражают Монстру, чтобы узурпировать его славу! Миссис Смит, подвергшаяся нападению Монстра больше года назад, заявила, что он напал на нее вновь. Но полоснул ли самозванец ножом по ее заднему месту? Нет! Ее ударили в лицо, когда она рассматривала витрину. Возмутительно! Монстр никогда не опустился бы до столь непочтительной выходки. Вторую из пострадавших «леди» тот тип, Ангерштейн, описывает так: простая бедная женщина среднего роста, лет сорока, скверно одетая, шедшая вечером по Чаринг-Кросс с корзинкой яиц. Фальшивый Монстр порезал ей лицо! Да всякому осведомленному о деяниях Монстра известно, что он никогда не напал бы на подобную женщину. Простая рыночная торговка? Нет, конечно же, нет. До этого Монстр никогда бы не опустился.

Ваш

Генри.

Джермин-стрит, 93, Лондон

12 июня 1790 г.

Генри!

Уже два дня, как я не видела вас. Умоляю, вернитесь домой и прочтите это письмо. Вы срочно – нет, безотлагательно! – должны знать: Монстру пора покинуть сцену навсегда. Он должен сделать это, как вы обещали. Если его нападения возобновятся, наши жизни закончатся на эшафоте в Ньюгейте. Отряды мужчин ходят дозором по улицам, чтобы защитить дам от Монстра. Пишу эти строки, а сама так исполнена страха, что сердце словно вот-вот вырвется из груди.

Мы расстались у «Герцога Кембриджского» – вы, одетый распутным щеголем, и я, в костюме франтоватого жулика из театрального гардероба. Как я жалею теперь об этом наряде – фиалковые редингот и бриджи, узорчатые шелковые чулки и алый жилет, украшенный вышивкой! Казалось, этот наряд так прекрасно подходит для моего последнего представления… Но я забегаю вперед. Довольно того, что я, зная, что поступаю глупо, поддалась на ваши уговоры. Но я действительно полагала, что, выполнив вашу просьбу о последнем представлении, сумею убедить вас покончить с Монстром. Когда вы удалились на поиски вашей последней жертвы, я отправилась на Графтон-стрит искать свою. Здесь на глаза мне попался торговец искусственными цветами, и я решила, что бутоньерка хорошо дополнит мой костюм. Представьте мое удивление, когда я обнаружила, что торговец – тот самый танцор-валлиец с цветочной фабрики! В страхе быть узнанной, я вложила в выбор искусственного цветка для бутоньерки все свое актерское мастерство. Однако он, не отрывая взгляда, смотрел мне в лицо и хмурил брови, явно что-то припоминая. Наконец он спросил: «Мы не встречались прежде?» Я ответила: «Нет», купила несколько искусственных букетиков, чтоб скрыть испуг, и быстро пошла прочь.

Вскоре после этого навстречу мне попалась одинокая женщина. Нервы мои все еще были натянуты, точно струны, но я приблизилась и протянула ей бутоньерку. Невероятно, но она приблизилась и склонилась, чтобы понюхать ее, приняв цветы за живые. Тут она едва не наткнулась на шляпную булавку, скреплявшую букетик, и взвизгнула. Ее визг встревожил меня еще сильнее, я пустилась бежать и только тут заметила, что этот настырный валлиец наблюдает за мной с противоположной стороны улицы!

Теперь весь Лондон наслаждается историей о Монстре, напавшем на «испуганную красавицу» с бутоньеркой. А уж как я была испугана тем, что валлиец может донести об увиденном в мировой суд в надежде прикарманить проклятое Ангерштейново вознаграждение!.. Но затем мне пришло в голову вот что: он же – торговец искусственными цветами и сам вполне может попасть под подозрение тех, кому не терпится изловить Монстра! И, пока я пишу эти строки, в мыслях моих сложился план, который может спасти нас обоих. Дорогой Генри, как мне хотелось бы, чтобы это письмо само разыскало вас и поскорей привело домой!

Ваша

Элизабет.

Очнувшись от звуков, какие издает хрустящий под ногами снежный наст, я поднял голову – и ее словно пронзили раскаленным железным прутом. Надо мной нависла тень какого-то существа.

– По, вы слышите меня? По!

Что-то мокрое и прохладное приятно легло на лоб. Я вновь попытался открыть глаза. Сверху взирало на меня расплывчатое, точно призрачное, лицо.

– Вы слышите мой голос?

– Да, но как будто совсем вдалеке.

Возможно, я лишь подумал это, а выговорить не смог. Горло превратилось в пересохшую пустыню, все тело ломило. Я снова попробовал поднять веки, но свет ослеплял, точно отражение летних солнечных лучей от водной ряби. И – ни малейшего понятия о том, где я нахожусь.

– Позвольте, я помогу вам подняться.

Я попытался хотя бы сесть, но кисть руки вспыхнула болью. Кто-то подхватил меня под мышки и поднял на ноги. Ноги поначалу отказывались повиноваться, но в конце концов я – не без посторонней помощи – выпрямился, доковылял до кресла и тяжело опустился в него.

Наконец мне удалось открыть глаза. Рядом сидел Дюпен. Пол был усеян осколками.

– Возьмите.

Дюпен подал мне мокрое полотенце и стакан воды. Положив полотенце на лоб, я заметил взгляд, брошенный Дюпеном на стол, где стояла почти пустая бутылка коньяка. Однако он ничего не сказал. Некоторое время мы сидели молча. Я пил воду и ждал, когда комната перестанет качаться, точно корабль на волнах.

– Пожалуй, вам стоит отправиться в постель. Может, послать за доктором? – он кивнул на мою руку, зачем-то перетянутую окровавленным белым платком.

Отрицательно качнув головой, я указал на записку, лежавшую на полу среди осколков зеркала. Дюпен поднял ее и подал мне. Я снова показал на россыпь осколков:

– Зеркало, – прохрипел я, встряхнув запиской. – Зеркало…

Дюпен понял, в чем дело. Он выбрал осколок побольше, и я дрожащей рукой поднес к нему записку так, чтобы Дюпен мог видеть ее отражение.

– Nemo me impune lacessit …