Лев Гурский - Есть, господин президент!

— «Ме1» — по-латыни мед? — спросила я, рассматривая хвостики.

В нашем столетии кулинарному профи обычно хватает английского. Почти вся латынь, которую я изучала на юрфаке, за ненадобностью выветрилась из моей головы сразу после выпускных экзаменов. Осталась только какая-то общеупотребительная мелочь, вроде «dura lex» или «in vino veritas». Ну и, конечно, «Justitia regnorum fundamentum» — «Правосудие есть основа государства». Когда-то меня даже увлекал этот чеканный афоризм. Я верила в неумолимую длань Закона. До тех пор, пока не сообразила, что Немезида держит в руке тесак, а не скальпель, и мир может погибнуть просто за компанию с каким-нибудь мелким карманным воришкой.

— Мед, — подтвердил Макс. — «Saccaharum» — сахар, «ceroma» — это крем, «uva passa» — изюм, «pasta» — тесто. Ниже по тексту еще встречаются кориандр, ваниль и прочее, в том же духе. И рядом с ними — видите? — есть два-три символа из алхимии… Кстати, обратите внимание на чернила: оригинальный состав, ныне забытый. За пять столетий они почти не выцвели. И бумага прекрасно сохранилась, по особому методу. Не будь Парацельс еще и алхимиком, мы бы сегодня вряд ли хоть что-то здесь увидели…

— А это что? — Я обратила внимание на несколько латинских закорюк по внешнему контуру октябрятской звездочки, нарисованной ближе к середине страницы. — Тоже какая-нибудь алхимия?

— Слово «frixura» рядом с пентаграммой — это сковородка, — расшифровал мне Кунце. — Там дальше все довольно просто.

— Все у него просто, — сердитым голосом проговорила я. — Все ему элементарно. Сложно было только сказать мне, что у него есть целая страница из книги… Да неужто вы не понимаете своей головой, какой важный ключ вы пытались от меня скрыть? Ведь даже по одному-единственному рецепту можно воссоздать логику кулинара! Когда я знаю, например, что Тейлевант, личный повар Карла Шестого, брал для сладкого сырного флана именно сыр Бри, то я уже понимаю, зачем ему нужен был черный молотый перец для груш в винном сиропе. Если человек использует имбирь — это одна стратегия, если кориандр, как здесь, — другая. Метод индукции, дорогой Ватсон… Что вот это за рисунок? — Я указала мизинцем на половинку солнца рядом со словом «pasta».

— Медленный огонь, — разъяснил Кунце, — символ тоже взят из алхимии… Пожалуйста, Яна, не надо злиться на меня. Я не имел злого умысла против вас. Я не пытался нарочно скрыть от вас эту страницу. Но мне пришлось бы сказать, как она ко мне попала, — и вы бы могли испугаться. Я боялся, вы тогда откажетесь. Ведь хозяин этого листка умер у меня на глазах, и не от простуды…

— Макс, вы ни фига не разбираетесь в женщинах, — с прямотой фельдфебеля доложила я этому недотепе. — Страшная тайна, чтоб вы знали впредь, — наилучшая приправа к любой истории. Вам ни одного дамского телесериала не попадалось? Вы бы сэкономили в деньгах, начни вы с мертвеца в «мерседесе» и покажи мне сразу эту страницу из книги. Я бы, может, согласилась работать на вас и за меньшую сумму. Но теперь уж все, цена обговорена… — Я перевернула листок и на обороте увидела, кроме букв-загогулин, еще рисунок. Немигающий глаз, вписанный в круглую розетку цветка подсолнуха. — Что, средневековый знак бдительности?

— Это интересный символ, — заметил Макс. — Многозначный. В разных книгах Парацельса он встречается сразу по нескольким поводам. В «Книге Архидоксий» он означает душу в «Книге Парагранум» — морской прилив, в «Великой Астрономии» — силу земного притяжения, а в «Философии Разума» — бодрствование. В «Магнус Либер Кулинариус» знак этот, скорее всего, символизирует внимание. Небольшая ошибка в рецептуре — и кушанье уже не то. Ведь правильно я рассуждаю?

— Правильно, — согласилась я. — Повар — тот же сапер. Лет триста назад на городском празднике во Флоренции тамошний кулинар подкрасил блюдо не толченым шпинатом, как требовалось, а краской-медянкой. Для большей сочности зеленого колера. Умереть никто не умер, но ощущения горожан были неприятными… О-о, наконец-то! Видите, Макс, все быстро. Не прошло и часа, а к нам уже пожаловал сэр Ланцелот… или Галахад… словом, жестянка.

Издавая противный ржавый скрежет, к столу молча приблизился рыцарь в серебристых латах и в шлеме с пегим плюмажем. Он притащил два одинаковых огромных замшелых фолианта, похожих на те, какие мы видели в библиотеке у Тринитатского, — даже еще стариннее на вид. Один из томов бухнулся на стол рядом со мной.

Второй достался Максу. Затем рыцарь развернулся, как на шарнирах, и все так же молча поскрежетал обратно в сторону кухни.

Двойной тяжкий груз был нипочем крепкому столу. Сколоченный из дубовых досок, он для надежности стянут был внизу огромной цепью, каждое звено с кулак. Над столом чадили два просмоленных факела, а между ними скалила клыки кабанья башка. Вдобавок ко всему в зале имелись: три винных бочки в человечий рост, коллекция мечей и щитов, развешанных по стенам, тусклые гобелены с картинами из рыцарской жизни и камин с вертелом, где жарилось что-то мясное. Человек в старинном кафтане колдовал у камина; он поворачивал вертел и поливал жаркое из большого графина темного стекла.

В ресторан «Старый замок» на Солянке я привела Макса специально. Мне хотелось показать, насколько долгими и трудными будут наши поиски. В теперешней Москве необычное меню — большая редкость, а почти вся кулинарная экзотика — новодел для туристов.

— Вот смотрите. — Я раскрыла тяжелый фолиант меню наугад, — страница номер три. «Заяц, убитый молнией», порции по двести граммов и по четыреста граммов. Хотите заказать? Не бойтесь, ничего особенного: ни зайца, ни молнии. Обычный жареный кролик с начинкой из каштанов. Хотя в Древнем Риме, где это блюдо изобрели, заяц был подлинным. Но уже поваренная книга Михаэля Де Леона, четырнадцатый век нашей эры, допускала вместо зайца кролика… А хотите, мы погадаем на этом меню? Называйте номер страницы и строчки. Если найдете что-то эксклюзивное, хоть краешком необычное, я обещаю сама оплатить заказ… Ну говорите!

— Страница шесть, строчка третья сверху, — выбрал Кунце.

— Пожалуйста, читаю: «Дичь с яблоками, запеченная в углях, по рецепту Генриха VIII». Яблоки, думаю, настоящие, а все остальное — и дичь, и угли — для красоты слога. Утка с птицефабрики, жар из духовки, рецепт из общепита. Уверяю вас, ни Парацельс, ни даже заявленный в титрах Генрих к этому отношения не имеют. Датский кулинар Харпенштренг — по имени, кстати, Хенрик, — называл надоевшим старьем что-то подобное аж в середине четырнадцатого столетия… Давайте еще пример.

— Страница три, шестая строчка снизу, — не стал раздумывать Макс. После чего сам же нашел в меню нужное место и прочел: — «Отбивная медвежья лапа. С клюквой, помидорами, зеленью и картофелем фри»… Заманчиво. Может, закажем по лапе?