Джим Батчер - Холодные дни

Хват тоже застыл на месте.

Во как. Его мантия, вероятно, посоветовала ему быть терпеливым, зато моя надрывалась, веля послать к черту ожидание, преследовать и схватить. Я с минуту пользовался нашей неподвижностью, консультируясь с моим интеллектусом, и передвинулся на пятьдесят футов в сторону, туда, где мог хоть что-то подобрать с земли. Потом я вернулся на место и ждал – но уже не шевелился.

Все это не сработает, если он останется на своей позиции. Мне нужно было заставить его двигаться.

Я отступил на несколько шагов в туман и заговорил с ним, надеясь, что плохая видимость и моя завеса скроют, откуда идет мой голос.

– Знаешь, я понимаю Ллойда Слейта немного лучше теперь, – сказал я. – Мантия. Она вела его. Заставлю его хотеть то или это.

– Ллойд Слейт был монстром, – отозвался голос Хвата.

Ненавижу это делать, но мне пришлось давить на его болевые точки.

– Он был таким же человеком, как любой другой.

– Ты сам себя слышишь, Гарри? – отозвался Хват. В его голосе уже звучало напряжение. – Ты говоришь, как человек, ищущий поводов… или оправданий.

– Да, но ведь я не Слейт, – выстрелил я в ответ. Мой голос обрел раздраженные нотки. – Слейт был жалким задирой и мучителем. Моих сил хватит на то, чтобы уложить сотню Слейтов, прежде чем я перережу им глотки.

Дыхание Хвата участилось. Он пытался его контролировать, но явно был напуган.

– Гарри Дрезден, которого я знал, никогда не сказал бы ничего подобного.

– Тому уж десять лет, добавь комплекс преследования и войну, Хват, – сказал я, – и искать во мне праведную точку придется долго. Я знаю, ты тоже испытывал нечто подобное.

Пора вогнать колючку, подтолкнуть его к движению, к агрессии.

– А что ты видишь, когда смотришь на Лилию, чувак? Она просто восхитительна. Мне трудно думать о чем-то еще, когда она неподалеку.

– Заткнись, – тихо произнес он.

– Серьезно, – продолжал я. Диалог шел легко, слишком легко. Зимняя мантия проговаривала мою роль, не особо сдерживаясь.

– Эта горяченькая попка! В смысле, Господи, ты только подумай о ней… Если бы ты сейчас меня видел, мне стало бы чуть-чуть неловко.

– Заткнись, – повторил он.

– Да ладно тебе, друзья важнее девок. Что, Летняя мантия лишила тебя стадного чувства? Потому что, думаю, такой красоткой мы могли бы и поделиться, и…

Если бы мой интеллектус не был сосредоточен на противнике и не дал мне знать, что грядет, меня бы спалили живьем. Я бросился в сторону, когда он повернулся и запустил в меня еще одним снопом огня. Мне нужно бы было собрать побольше Зимы вокруг себя, чтобы защитить свою голую шкуру. Туман сгустился еще больше, а у Хвата, похоже, была защита от внезапных заморозков. Он развернулся ко мне, сделал два шага и прыгнул, держа меч обеими руками.

Тридцать семь футов. На столько он прыгнул, и без всяких усилий – он явно мог бы прыгнуть и дальше. Я точно знал, с какой силой он оттолкнулся от земли, знал точный угол прыжка. Мой интеллектус способен отслеживать воздух и туман, который Хват рассек, прыгая сквозь серую водяную взвесь.

Когда он прыгнул, я сделал два шага в сторону.

Мне было не по себе. Это как драться со слепым.

Хват приземлился ровно в двух футах от того места, где я находился, и его меч рассек пространство, где я стоял. Останься я там, он развалил бы меня на две ужасающие половины.

Но я там не остался. Я стоял позади него, в дюймах от его спины и прежде чем он встал после прыжка, нанес удар. Мгновением раньше я воспользовался интеллектусом, чтобы найти старый гвоздь на земле, дюйма четыре длиной, отчасти покрытый ржавчиной. Должно быть, мы с Томасом обронили его по пути в хижину или из нее, когда начали ее ремонтировать и строить как-жизнь-док. Гвоздь провалялся несколько сезонов, что на нем почти не сказалось.

Я приложил большой палец к его затылку, использовал силу Зимней мантии и вогнал гвоздь через кольчугу, не рассчитанную на такое тонкое оружие, на два дюйма в мышцу под лопаткой Хвата.

Хват издал крик шока и боли, и замахнулся на меня мечом, но с холодной сталью, пробившей его кожу, и невозможностью доступа к Летней мантии, он располагал только собственными рефлексами, силой и умением. Он не тренировал их до того, как стал Летним Рыцарем, и не обучался в жестокой школе предательских ударов, через которую провела меня Мэб. Замах меча был медленным и неуклюжим, и я ударил его дважды: один раз по запястью, с хрустом сломав его, второй раз – в челюсть, уложив Хвата на землю бесчувственной массой.

– Рыцарь бьет Рыцаря [89], – крикнул я в туманный ночной воздух. – Шах.

Схватка Королев с Духоприютом была бесшумной, но сейчас воздух словно застыл. Я не мог видеть их, но знал, что Лилия повернула тело немного в сторону от Духа, ко мне, разорвав связь с одним из двух Сидхе, поддерживавших ее. Духоприют, со своей стороны, развернулся, глядя прямо на Мэйв. Я чувствовал, как маленькие фрагменты его тела словно разбегаются в разные стороны, снова собираясь в единую массу.

– Хват? – позвала Летняя Леди слегка озадаченным голосом. Потом в этом голосе появился внезапный холодный страх. – Хват!

– Что ты делаешь? – рявкнула Мэйв. – Тупая корова! Я не могу в одиночку победить Стража!

Лилия проигнорировала ее. Я чувствовал движение ее руки, почти отсутствующий жест.

И когда внезапный ветер разметал туман, Хват и я появились на вершине холма с такой же легкостью, с какой мать ловит печенье, упавшее с подносика столика младенца.

Вот ведь хрень.

Я знал, что Леди могущественны, но не осознавал, что это означает в практическом плане. Заставить огромный объем воздуха двигаться с такой точностью, внезапностью и силой – чтобы сделать это, нужно приложить серьезную энергию. Я мог бы это сделать, но для меня это было бы серьезным усилием, и мне понадобилось бы хорошенько посидеть с холодным пивом после подобного подвига. А сделай я это два или три раза подряд, я устал бы настолько, что и кружки с пивом бы не поднял.

Лилия сделала это, практически щелкнув пальчиками.

И тут появился я, стоящий в чем мать родила над неподвижным телом Хвата. Я все еще находился под прикрытием завесы, но она была уже настолько дырявая, что прятаться под ней от кого-то типа Сидхе не имело смысла. Мне вообще уже не стоило держаться за нее, но какой-то иррациональный инстинкт заставлял меня концентрировать ее и удерживать небольшим энергетическим полем вокруг моих бедер.

– Он жив, Лилия, – сказал я торопливо. – Нам надо поговорить.

Кожа вокруг ее глаз побелела.

– Что? – требовательно и яростно спросила она. – Что ты мне сказал?

Оххх… В дни моей худшей дипломатии я не получал такой реакции, когда ответил:

– Лилия, успокойся. Хват жив. Но ты все еще на той стороне, и я не думаю, что тебе рассказали всю правду. Давай поговорим, прежде чем произойдет что-нибудь, о чем все будут жалеть.