Антон Грановский - Место, где все заканчивается

– Это что – светский разговор?

Глеб улыбнулся:

– Что-то вроде этого.

– Ясно. – Она помолчала. – И какие же блюда вы готовите?

– Простые и питательные, – ответил Глеб.

– Например?

– Ну… например, пельмени.

– Я не умею лепить пельмени, – отрезала Маргарита Игоревна.

– Я тоже, – сказал Глеб.

Она приподняла черные брови:

– И как же вы их тогда готовите?

– Просто. Иду в магазин, покупаю, приношу домой и бросаю в кипящую воду.

Маргарита не удержалась от улыбки:

– Смешно. И очень оригинально.

– Да, – улыбнулся Глеб. – Это мой собственный рецепт. Не вздумайте никому о нем рассказать!

Корсак почувствовал, что лед между ними слегка подтаял. Он хотел закрепить успех с помощью одной забавной истории про пешехода, сбитого автомобилистом, которая пришла ему на ум, но в эту секунду из-за стены донесся шум и чей-то надсадный голос прокричал:

– Марго! Маргоша, ты здесь?

Лицо Князевой вновь стало строгим и непроницаемым.

– Это мой больной отец, – сказала она. – Допивайте чай, а я сейчас вернусь.

Она встала из-за стола – стройная, худощавая, прямая как палка, черноволосая и одетая в черное – и быстро покинула кухню.

Как только она вышла, Глеб достал из кармана телефон, несколько секунд напряженно вспоминал номер Толи Волохова, уповая на то, чтобы профессиональная память его не подвела, набрал его и прижал трубку к уху.

– Слушаю вас, – пробасил Толя Волохов.

– Толя, это Глеб Корсак.

– Глеб, ты…

– Есть какие-нибудь новости по нашему делу?

– Глеб, ты рехнулся?! Я не должен это с тобой обсуждать. Ты подозреваемый и к тому же…

– Но ты ведь не веришь в мою вину?

– Нет, но…

– Толя, у меня мало времени! Если есть какие-нибудь новости – расскажи мне!

Несколько секунд Волохов колебался, затем сказал:

– Ладно, черт с тобой! Мы вышли на след убийцы. Нашли один отпечаток и пробили его по нашей базе.

– Дальше, – поторопил Глеб.

– Его зовут Юрий Коренев. Проходил в девяностых годах по одному делу.

– Вы его уже взяли?

– Это невозможно, – выдохнул Толя.

– Почему?

– Потому, что Юрий Коренев умер! Несколько лет тому назад.

У Глеба пересохли губы.

– Выходит, мы имеем дело с мертвецом?!

– Выходит, так. Где ты сейчас, Глеб? Мы должны…

– Я тебе перезвоню!

Корсак отключил телефон и сунул его в карман. Поднялся на ноги (едва не вскрикнув от боли в бедре, о которой он почти забыл) и, прихрамывая, заковылял за Маргаритой.

Он прошел по коридору мимо туалета и ванной комнаты, свернул в гостиную, освещенную тусклыми лампочками подсветки, встроенными в посудный шкаф.

Дверь на другом конце комнаты была приоткрыта, оттуда лился желтый электрический свет. Глеб двинулся к ней, оглядывая по пути стены. Вдоль левой стены тянулись застекленные стеллажи, и Глеб увидел на них пластиковые и гипсовые головы, на некоторые из которых были надеты силиконовые маски – настолько похожие на человеческие лица, что по спине Глеба пробежала холодная волна.

Он приблизился к двери и увидел в проеме старика в инвалидном кресле. Маргарита Игоревна одной рукой поправляла плед, лежавший у него на коленях, а другой держала у его губ стакан с водой.

Старик отвел от губ стакан морщинистой рукой, повернул седую голову и взглянул на Глеба. Мясистый лоб старика был рассечен надвое огромным шрамом. Шрам переходил на верхнее веко и упирался в бельмо на глазу.

– Кого ты привела? – произнес он скрипучим голосом.

Князева оглянулась, увидела Глеба и злобно нахмурилась:

– Это просто знакомый. Отдыхай, тебе не о чем волноваться.

– Кто он?! – хрипло каркнул старик.

– Никто. Я его сейчас выпровожу.

Она поставила стакан на стол, шагнула к двери, вытолкнула Глеба в гостиную и взволнованно произнесла:

– Выйдите отсюда. Выйдите, прошу вас!

Глеб повиновался. Она шагнула следом за ним и закрыла за собой дверь:

– Зачем вы сюда пришли?

– Хотел помочь…

– Помочь?!

– Простите, я сглупил. Послушайте, эти маски на стеллажах… Откуда они?

– Эти маски – моя работа. Я пластический гример.

– Никогда не слышал о такой профессии.

– Теперь услышали. Вам пора уходить.

– Да. Конечно.

– Я провожу вас до двери! Идемте!

Глебу не оставалось ничего иного, как повиноваться.

Как только дверь за спиной Корсака захлопнулась, боль тут же пронзительно заявила о своих правах. Левое бедро Глеба словно стянуло судорогой. Кроме того, болели плечи и спина. Болело и ныло вообще все тело.

Корсак прижался спиной к двери, чтобы перевести дух. Неясно, какие неведомые поля и невидимые нити связывают людей, но Глеб вдруг со всей отчетливостью ощутил, что там, с той стороны, эта странная женщина тоже стоит, прижавшись спиной к двери. Он представил себе ее бледное запрокинутое лицо, болезненный изгиб мимических морщинок, тоску, застывшую в ее черных глазах…

Глеб качнул головой, прогоняя наваждение. В конце концов, он так ничего толком и не смог выяснить. А вдруг он ошибся? Вдруг Маргарита не имеет никакого отношения к Лицедею?

Скорее всего, так и есть.

Испытывая досаду и злость на самого себя, Глеб выпрямился и зашагал к лифту.

…Выходя из подъезда, он столкнулся с каким-то человеком.

– Простите, – машинально сказал Глеб.

– Ничего страшного, – так же машинально отозвался человек.

Глеб двинулся было к тротуару, но вдруг остановился и замер на месте. Он понял, что человек у него за спиной тоже замер. Сердце Глеба учащенно забилось, он медленно оглянулся, и тот, второй, тоже оглянулся. Взгляды их встретились, напряженный взгляд Глеба и изумленный – человека в сером плаще. Пару секунд они молча разглядывали друг друга, потом незнакомец разомкнул губы и тихо произнес:

– Корсак!..

С детства отец внушал ему, что можно и чего нельзя: иногда с помощью лекции, чаще – когда отец бывал под хмельком – с помощью ремня или крепкого ивового прута. Со временем физическая боль стала для маленького Юры Коренева не только самым убедительным аргументом, но и абсолютным критерием удовольствия. В том смысле, что удовольствие всегда сменяется болью, и чем сильнее боль, тем выше был градус удовольствия.

Боли стало еще больше, когда отец отдал его в музыкальную школу. Нет, в игре на скрипке не было ничего неприятного, она даже приносила Юре удовольствие. Но удовольствие исчезало начисто, когда в комнату, где он репетировал, входил отец. Входил и садился в кресло. Это у него называлось «приобщиться к прекрасному».

Пока мальчик играл, пока он водил смычком по струнам, отец его не трогал. Но потом начиналась буря. У Юры до сих пор звучал в голове нечеткий от количества выпитого голос осоловевшего отца: