Дин Кунц - Самый темный вечер в году

В люксе его дожидались два чемодана. Он запаковал их тремя днями раньше и направил в отель, воспользовавшись услугами «ФедЭкс» [31] Дин Кунц Самый темный вечер в году Посвящаю книгу Герде, которую в следующей жизни когда-нибудь поприветствует золотистая дочь: в этом мире она любила ее так искренне и нежно; и отцу Джереми Молокаю, за его доброту, веселый смех, дружбу и преданность первичному, истинному и бесконечному. .

Кроме того, в люксе Билли нашел цветы в каждой комнате, серебряные вазы со свежими фруктами, коробку превосходных шоколадных конфет, бутылку шампанского «Дом Периньон» в ведерке со льдом и на прикроватном столике в главной спальне только что изданный роман одного из его любимых писателей, который он попросил купить.

Вроде бы Билли Пилгриму, который вселился в люкс, как Тайрон Слотроп (он ждал возможности использовать эти имя и фамилию не один десяток лет [32] Дин Кунц Самый темный вечер в году Посвящаю книгу Герде, которую в следующей жизни когда-нибудь поприветствует золотистая дочь: в этом мире она любила ее так искренне и нежно; и отцу Джереми Молокаю, за его доброту, веселый смех, дружбу и преданность первичному, истинному и бесконечному. ), следовало пребывать в превосходном настроении, но как-то не складывалось.

События в похоронном доме должны были развеселить его, но не вызвали и улыбки.

Депрессии он не ощущал, но и радости — тоже. Эмоционально соскользнул в нейтральную зону.

Туда он попал впервые. Сидел в роскошном номере, а внутри образовалась пустота, на том самом месте, где всегда была радость, и это нервировало.

С того самого странного инцидента, причиной которого послужили рисунки Маккарти, радость избегала его. Он продвигался вперед на привычной скорости, как всегда, балансируя, образно говоря, на краю пропасти, совершал преступление за преступлением, но радость исчезла.

Жизнь свою он видел романом, черной комедией, захватывающим повествованием, высмеивающим власти всех мастей. Он вдруг оказался в неудачной главе. И от него требовалось перевернуть страницу-другую, начать новую главу.

Возможно, только что вышедший роман, который лежал на прикроватном столике, помог бы выбраться из нейтральной зоны. В одном из чемоданов лежали одежда и личные вещи, а вот во втором — оружие. Возня с оружием тоже всегда поднимала настроение.

Пройдя в спальню, Билли сел в кресло, переводя взгляд с книги на прикроватном столике на чемодан, набитый смертоносными игрушками, и обратно.

Под ложечкой сосало. А если роман не сможет вернуть ему радость, если разборка и сборка оружия не вольют бодрость духа? Тогда он оказался бы в тупике.

Тупик — это жутко. Место, откуда нет выхода. Но в действительно реальной жизни таких мест просто не существовало. Поскольку только он устанавливал правила, по которым жил, Билли мог придумать новые правила взамен старых, которые ему обрыдли, и начать новую жизнь, вновь приносящую веселье и радость.

Он слишком много думал, заставляя себя нервничать.

Если что и имело значение, так это само действие, не причины, его вызывающие, и не следствия, им вызванные. Никаких причин не существовало, следствия не имели никакой важности.

Билли взял книгу. Тем самым допустил первую ошибку.

В самом начале третьего Эми очнулась от сна, полного хлопанья крыльев. У нее перехватило дыхание. В первый момент она не могла понять, где находится.

Лампу на угловом комоде превратили в ночник, накрыв ее полотенцем.

Санта-Барбара. Мотель. В конце концов они нашли такой, где разрешали останавливаться с собаками. Взяли последний свободный номер.

Брайан наконец-то уложил ее в кровать, но это была отдельная кровать, одна из двух в номере, и спала она под охраной собаки.

Стряхивая остатки сна, Эми подумала, что хлопанье крыльев слышалось в комнате, а не во сне. Такого, конечно, не могло быть, потому что Брайан в другой кровати и Никки рядом с нею вроде бы спали.

О сне она ничего не помнила, только хлопанье крыльев. Во сне, должно быть, вернулась в Коннектикут, и чайки, скорее всего, вновь взметнулись в воздух.

Согласно теориям психологов и специалистов по сновидениям, человек не может увидеть во сне собственную смерть. Он может оказаться в смертельной опасности, но в критический момент всегда просыпается. Даже в снах, утверждали они, человеческое эго оставалось слишком упрямым, чтобы признавать свою смертность.

Эми, однако, видела во сне, что она умирает. Несколько раз, и всегда — в ту ночь в Коннектикуте.

Вероятно, она подсознательно испытывала жажду смерти. Эми это не удивляло.

В ту зимнюю ночь, почти девятью годами раньше, она боролась за жизнь и выжила. Потом на какое-то время, ирония судьбы, но ничего не поделаешь, перестала понимать, ради чего живет.

В дни, последовавшие за той ночью, Эми задавалась вопросом: а почему она так отчаянно сопротивлялась? Смерть была бы куда легче жизни. Боли, которая едва не разорвала ее, она могла бы избежать, подставившись под нож.

Но даже в самые тяжелые моменты она никогда бы не покончила с собой. Убийство включало в себя и самоуничтожение.

Вера провела ее через все тяготы, но не только вера. Ей хорошо послужила способность видеть некоторую упорядоченность в хаосе, тогда как другие видели только хаос.

Упорядоченность говорила о значении. И пусть само значение оставалось для нее непостижимым, пусть она не понимала, что видит перед собой, ее поддерживала мысль о том, что значение существует. И в жизни она видела какие-то упорядоченные структуры, точно так же, как другие люди могли видеть прошлое, настоящее и будущее в чайной заварке, ладонях или хрустальных шарах. Но ее толкование не имело ничего общего с суевериями.

Только интуиция помогала ей определить, что означает эта упорядоченность, что она предлагает. Под интуицией Эми понимала восприятие всего того, что находилось на уровне, куда ниже подсознательного. Интуиция смотрела на жизнь глазами души.

Зазвонил мобильник Эми, который лежал на столе, подключенный к зарядному устройству. Ей не нравились разнообразные рингтоны, мультяшные голоса и малоприятные звуки, которые нынче использовались вместо звонков. Ее телефон лишь тихонько жужжал.

Удивленная, что кто-то может позвонить в такой час, она схватила мобильник, прежде чем он разбудил Брайана, включила, тихонько выдохнула:

— Алле?

Никто не ответил.

Хотя Брайан продолжал спать, Никки проснулась. Подняла голову и теперь смотрела на Эми.

— Алле? — повторила она.

— Ох. Это ты, дорогая! Да, разумеется, ты.

Спутать этот нежный, высокий голос не представлялось возможным. У Эми едва не вырвалось: «Сестра Мышь», — но она успела поправиться.