Дин Кунц - Самый темный вечер в году

Это плохо. Так плохо, как только может быть.

А если мать лжет насчет приезда ее отца?

Если это не ложь, то зачем об этом говорить? Только для того, чтобы вдохнуть в Пигги надежду, а потом не дать этому случиться, потому что случится что-то другое, ужасное.

И если ее отец действительно приедет, они не смогут уехать и быть счастливы до скончания веков. Никогда.

«Что мое, то мое. Ты — моя, свинка Пигги. Ты принадлежишь мне, свинка Пигги. Никто не получит то, что принадлежит мне».

Ее милый Медведь мертв, течет кровь, а мать шепчет: «Ты — моя, свинка Пигги».

И здесь, на столе, лежит нож, похожий на нож, которым она убила Медведя.

Если отец Пигги приедет, мать его убьет.

Она хочет, чтобы Пигги знала о том, что случится. Вот почему на столе нож. Что ж, Пигги будет знать.

Мать дает понять, что у Пигги есть шанс уехать от нее, но нет, никакой это не шанс, потому что никто не может забрать принадлежащее матери. Она хочет, чтобы у Пигги появилась надежда, только для того, чтобы потом украсть эту надежду.

Но мать не знает главного: что бы ни случилось, у Пигги есть «НАДЕЖДА» на серебряной цепочке, которую подарил ей Медведь.

— Мой парень, Пигги, он удивляется, чего я столько времени держу тебя при себе, такую мутантку, как ты.

Она говорит про мужчину, который стоит в дверях. Пигги боится его больше, чем всех тех, кто был раньше. Из-за него мать становится хуже. Мать стала гораздо хуже с того дня, как появился он.

— У меня был один очень богатый парень, он строил дома, его звали Хисскас. Он не мог иметь детей, у него была пустая сперма.

Пигги смотрит матери в глаза. Она читает глаза матери, в них много страшного, но Пигги видит и толику правды.

Когда Пигги больше не может смотреть в глаза матери, она снова берется за ножницы, начинает вырезать другую картинку.

Вырезая, она внимательно вслушивается в слова матери, половину не понимает, но мать говорит правду, а это событие знаковое, потому что обычно она только лжет.

— Хисскас, он не женился, но очень хотел ребенка. Официально — нет. Хотел нигде не зарегистрированного ребенка.

Краем глаза Пигги видит, как мать бросает взгляд на мужчину в дверном проеме.

— У Хисскаса был знакомый врач, который тоже не слишком чтил законы. Он принял бы роды на дому, ребенку не выписали бы свидетельство о рождении, и его появление на свет нигде бы не зарегистрировали.

Мать смеется, реагируя то ли на гримасу, то ли на какое-то движение мужчины в дверном проеме.

Пигги не поднимает головы.

— Вот я и позволила твоему папуле накачать меня, — продолжает мать.

Все это для Пигги ничего не значит. Но слушает она еще более внимательно.

— Если бы я родила девочку, Хисскас оставил бы ее себе. Если бы родила мальчика, он знал людей, которые хотели получить такую же игрушку, но другого пола, так что он мог отдать им мальчика, обменяв его на девочку.

Мужчина, который привалился к дверному косяку, присвистывает.

— Что холоднее сухого льда?

— Я, бэби, — отвечает ему мать.

Их слова не имеют смысла. Лед мокрый.

— У Хисскаса был второй дом, классное местечко, на самом берегу. Я бы там жила, каждый месяц получала чек на крупную сумму, делала, что хотела. А когда горничная приходила бы, чтобы прибраться в доме, она бы ничего не знала о секретном подвале.

Пигги не понимает, что сейчас говорит мать, но она знает наверняка, понятия не имея, откуда она это знает, что ей никак нельзя смотреть в глаза матери, потому что в них — страшнота, какой она еще никогда не видела.

— А потом, Пигги, ты выскочила из меня, глупая, маленькая толстомордая свинка Пигги, и наша сделка не состоялась. Хисскас не хотел, чтобы в его секретном подвале сидела маленькая свинка Пигги, даже если при этом я осталась бы с ним, потому что с самого начала он хотел не меня.

— Шантаж? — спрашивает мужчина в дверном проеме.

— Вот почему я оставила при себе эту сучку, — говорит мать. — Я попыталась разыграть эту карту. Но доказательств у меня не было, а ума ему хватало. Он попытался откупиться от меня мелочевкой, я деньги брала, с год досаждала ему… а потом выяснилось, что он знал, как можно ударить в ответ.

— А почему тогда она не закончила свой путь в мусорном контейнере?

— К тому времени, — говорит мать, — я думала, что старушка Пигги у меня в большом долгу, и мне хотелось получить положенное.

Мать берет со стола нож.

— Пигги приносила мне неплохие проценты, но пришло время вернуть основной капитал.

Мать встает из-за стола.

— Пигги, мой парень и я только что связали свои жизни, — она поворачивается к мужчине. —

Теперь, когда ты знаешь все, скажи, я для тебя слишком ужасна?

— Отнюдь, — качает он головой.

— То есть ты достаточно ужасен для меня?

— Я стараюсь.

Она смеется. У матери приятный смех.

Иногда, что бы ни происходило, от смеха матери хочется улыбаться. Но не теперь.

Они уходят и запирают дверь.

Пигги остается одна.

Она не знает, что все это означает. Но, что бы ни означало, наверняка ничего хорошего.

Она кладет на стол ножницы.

— Эй, Медведь, — говорит она, как будто Медведь всегда с ней, но он не отвечает.

Мать и мужчина уходят, разговаривая, голоса стихают. Какое-то время их не будет, чем-то они будут заниматься, Пигги не знает, чем именно, но будут.

Когда мать вернется, нож будет при ней. Теперь нож всегда будет при ней. Пока она им не воспользуется.

«Все получится, как ты хочешь, нужно только в это сильно верить».

Так говорил Медведь. И Медведь знал многое. Не был таким тупым, как Пигги. Но Медведь умер.

Поднявшись первой, без четверти шесть, Эми приняла душ и оделась. Покормила Никки и повела ее на прогулку, пока Брайан готовился к новому дню.

На заре солнце не появилось. Серые, словно выпачканные в грязи облака закрыли небо.

В прибрежном парке кроны огромных пальм едва шевелились, когда с океана налетал ленивый ветерок. Бесцветные волны, словно раненные, с трудом выползали на берег и умирали на песке, разрисованном полосами гниющих водорослей.

Если ты веришь, что жизнь имеет значение, и можешь уловить некую упорядоченность, которая подразумевает наличие общего замысла, ты сам начинаешь искать знаки, вместо того чтобы ждать, что их ниспошлют тебе. И знаков этих вроде бы великое множество: вырвавшееся из-под контроля воображение находит их где только можно.

После телефонного звонка от сестры Хасинты Эми не доверяла себе, какое-то время не могла отличить истинное от воображаемого, определенное от сомнительного. Совпадение клички собаки, ее поведение, история со шлепанцами, упоминание Терезой ветра и колокольчиков… все это было очень уж необычным, но не являлось однозначным доказательством вмешательства внеземных сил. А вот телефонный звонок от умершей монахини выводил ситуацию на более высокий, просто фантастический уровень, и у Эми не могло не возникнуть желания увидеть важные послания во всем, что открывалось ее глазам.