Дмитрий Шидловский - Мастер

– Я пойду с вами, – решительно сказал Федор.

– На этом пути никто не обещает тебе ни денег, ни славы, ни власти, – предупредил Басов. – Ты можешь их обрести, но можешь и потерять из-за приверженности своему выбору, как потерял сегодня я. В любом случае они не доставят тебе удовольствия, потому что цели у тебя будут иные.

– Все равно. Я согласен.

Декабрьская вьюга мела снег по улицам маленькой Нарвы, забиралась в дымоходы и выла там, пугая суеверных горожан. В небольшом уютном доме депутата нарвского магистрата купца Петра Назарова царил уют. Негромко потрескивали дрова в камине. Еловые лапы, украшавшие гостиную, наполняли комнату неповторимым новогодним ароматом – рождественские елки еще не вошли здесь в обычай, однако Петр, вспомнив о традициях своего мира, предложил жене украсить дом колючими ветвями. Анне с восторгом приняла идею и с энтузиазмом принялась за дело. Кроме того, она так много хвасталась соседям, что уже через несколько дней большинство зажиточных нарвских домов были украшены таким же образом.

Сейчас Петр сидел в кресле, пил красное вино, присланное тестем в подарок на Рождество, и наблюдал, как жена хлопочет по дому, раздавая указания слугам. Через два дня должны были наступить рождественские праздники, и сейчас Анне со всей эстонской обстоятельностью готовилась встретить праздник – впервые в роли хозяйки дома.

«Интересно складывается судьба, – подумал Петр. – Мог ли я подумать, что когда-нибудь меня ждет такое? Тихая, состоятельная, мещанская жизнь эстонского бюргера второй половины шестнадцатого века… Удивительно! И хорошо. Может, об этом я всю жизнь и мечтал?» Мысли вернули его к тому моменту, когда он принял предложение купца Пеери посватать его дочь. Любил ли он Анне? Да, она нравилась ему, даже очень, но сердце все равно принадлежало Марине, оставшейся в другом мире. В браке, как правило, один любит, а другой позволяет себя любить. Он любил Марину… и сейчас позволил Анне любить себя. Почему? Может быть, видя в этом браке возможность добиться той тихой спокойной жизни западноевропейского бюргера, о которой давно мечтал. И в любом случае он был искренне благодарен Анне за любовь и заботу, которые она ему дарила. Изменил ли он Марине? Вопрос не давал покоя, пока Петр не принял твердого решения: историк Назаров, обитавший в Петербурге две тысячи второго года от Рождества Христова, умер. В том мире его больше нет, и путь назад заказан. Это жизнь вторая. Инкарнация, в которой по роковому стечению обстоятельств он помнит прошлое воплощение. Но жениться на другой женщине в ином мире и в иной жизни – не измена. Здесь нет и не будет Марины. Она навсегда осталась там, за чертой. Он не изменил – в той жизни. А эта – совсем другая.

Мысль о второй жизни навела его на иные рассуждения. Выиграл или проиграл свою судьбу тот Петр Назаров? Та жизнь окончена – значит, можно подводить итоги. Он добился многого как ученый. Это победа. Но он влачил нищенское существование и не мог обеспечить семью. Это поражение. Вот что следует исправить в этой жизни. Он станет богат и влиятелен. Будет жить по высшим стандартам этого мира – ради жены, которая дарит ему семейный уют; ради детей и детей его детей, которые когда-нибудь появятся на свет; ради себя наконец. Но эта цель – не единственная. То, как он жил в том мире, – не только следствие его личной слабости. Ему не повезло. Он родился в стране, пережившей коммунистический террор и тиранию «единственно верного» учения и отброшенной ими на обочину мирового прогресса. Здесь он не допустит этого. Он добьется, чтобы люди, которым предстоит жить в двадцатом веке этого мира, не ведали тех ужасов, которые испытал его мир. Здесь обстоятельства уже сложились иначе: есть Северороссия, отличное западноевропейское государство. И он, Петр Назаров, сделает все, чтобы Россия будущего не мыкалась по закоулкам «особого пути», а твердо встала на европейский.

Пока обстоятельства сложились не в его пользу. Что же, надо ждать. Времена меняются. Впрочем, если сторонники тоталитарного общества, фундамент которого закладывает в Москве царь Иван, одержат верх и здесь, он отправится в Литву и Польшу. Пойдет к Курбскому. Он сможет изменить историю так, чтобы в здешнем Петербурге в конце двадцатого века ученый, медик, учитель не прозябал на нищенской зарплате. А пока… Пока можно наслаждаться милым бюргерским бытом.

Петр подошел к жене, обнял и поцеловал в шею. Анне повернулась, ответила сдержанной улыбкой, поцеловала его в губы и произнесла по-немецки:

– Подожди, дорогой. Сейчас я закончу заботы по дому, и мы будем ужинать. Сегодня бобовый суп.

Языком семьи Назаровых был немецкий. Нельзя сказать, чтобы Анне не хотела учить русский, – скорее Петр предпочитал общаться по-немецки. Перед свадьбой, к большому удовольствию семейства Пеери, он перешел в лютеранство. Во всем этом он видел символы приобщения к западному образу жизни.

Петр снова опустился в кресло и пригубил вино. Почему-то вспомнился Басов. С месяц назад дошли вести, что владелец единственной в Петербурге школы фехтования повздорил с какими-то московскими опричниками, в порыве ярости зарубил нескольких и скрылся с одним из учеников. Петр не сомневался, что учеником был Федор.

«Я знал, что этим кончится, – грустно подумал Петр. – Нельзя быть таким неуживчивым. Нигде и никогда. Вообразил себя мудрым и великим – вот и получил. Чего он добился? Не хотел ни во что влезать и все-таки нашел бед на свою голову – от судьбы не уйдешь. А ведь он, кажется, обжился здесь, стал истинным дворянином шестнадцатого века с соответствующим менталитетом. Система Станиславского… Не то что я, грешный. Многого добился, а все равно чувствую себя неуютно. И не в быте дело – хотя до сих пор, входя в темную комнату, инстинктивно тяну руку к выключателю. Здесь другое: среда не моя, век не мой. До сих пор я больше всего скучаю по интеллигентским разговорам, по общению с себе подобными. Здесь таких нет. Эпоха Просвещения в самом начале. Интеллигенция еще лет двести не появится. Боюсь, это неистребимо – я типичный питерский интеллигент конца двадцатого века. Таким, наверное, и помру – здесь, в начале века семнадцатого, если повезет дожить».

Цокот копыт отвлек внимание.

Группа всадников подъехала к дому и остановилась. Через несколько секунд в дверь громко и нетерпеливо постучали.

– Кого это черт к ночи принес? – недовольно проворчала Анне.

Через полминуты от входной двери послышался недовольный голос слуги, потом удар – и по лестнице послышался топот множества ног.

Петр вскочил. Испуганная Анне инстинктивно прижалась к нему.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвался десяток бородачей, одетых в заснеженные русские одежды черного цвета. Старший вышел вперед: