Адам Нэвилл - Пропавшая дочь [litres]

Сквозь прорехи в зарослях кустов и деревьев он сперва увидел забор, камеры, несколько сенсорных фонарей, затем другие части здания и фрагмент территории.

Ярко-оранжевые настенные светильники, длинный белый кожаный диван, деревянный пол, темный коврик перед широким стальным камином – все это появилось крупным планом, когда окна здания явили часть интерьера. Задняя стена центрального помещения состояла из больших стеклянных пластин и раздвижных дверей, выходящих на еще одну террасу с другой стороны.

Поскольку здание изгибалось, одна сторона комнаты была скрыта из виду, но за камином Отец видел большой открытый бар. Человек мог просто выйти к бассейну из бара либо прямо через дом на заднюю террасу и в сад. Из просторной общей зоны, предназначенной для развлечений, также имелся доступ и к другим комнатам в обоих крыльях здания.

Пока Отец оценивал вполне реальную возможность быть убитым, прежде чем он пересечет обширную открытую территорию, он заметил в жилой зоне движение. Внезапное, быстрое движение за стеклом. Какая-то фигура прошла слева направо, затем исчезла за дверью, в правой части здания.

Отец даже не вздрогнул и в ожидании повторного появления маленькой фигурки позволил сырой земле, холоду и дождю поглотить свое неподвижное тело. Пока он лежал, едва дыша и боясь моргнуть, пара минут растянулась до пятнадцати, затем до двадцати. Ребенок больше не появлялся.

От внезапного выброса адреналина сердце бешено застучало, и Отец снова проиграл запись. Одетая в синий спортивный костюм, смоляные волосы собраны в хвостики, маленькое лицо в профиль, выражающее нетерпение. Девочка появилась и пересекла жилую зону. Пробежала слева направо, из одного крыла просторного здания в другое.

– Детка, – выдохнул Отец в сырой воздух. Он чувствовал себя потрясенным, даже парализованным, пока вместе с влагой в него не просочилось недоверие.

Он снова просмотрел запись. Еще раз и еще, все время отказываясь допустить, что это его дочь, и в то же время не смея признать обратное.

Когда Отец остановил запись на лице девочки, голова у нее была больше развернута в профиль. Он увеличил кадр и пристально всмотрелся во вздернутый нос, плавные очертания щек и лба, приоткрытый рот. Снова проиграл запись. Ребенок был высоким, но по смутному намеку на остаточную детскую полноту в щеках, по осанке, скачущей походке и стремительному порханию с места на место, не похожему на взрослую манеру двигаться, можно было предположить, что девочке лет шесть. Волосы того же цвета. Если б он смог увидеть ее полностью, то узнал бы ее. Он был уверен, что узнает своего ребенка .

Мысли о дочери вытеснили собой все остальные. Нахлынули воспоминания, даже те, о существовании которых он не подозревал. Ее образ внезапно стал более ярким и осязаемым. Сердце сдавило, но душевная боль была уже не такой острой. Какое-то время он боролся с безумным желанием броситься через забор, прямо через колючую проволоку.

Отец не знал, как долго он лежал в грязи и рыдал, уткнувшись лицом в мокрые, грязные руки. И пока плакал, он повторял имя своей жены.

Наконец он медленно, с конечностями, онемевшими от холода и сырости, собрал свое промокшее оборудование и осторожно пополз назад, по грязи, вглубь деревьев. И его трясло так сильно, возможно, от надежды и эйфории, что он даже не обращал внимания на дискомфорт.

Реального выбора, вламываться ему в дом или нет, у него не было. Теперь он задавался лишь двумя вопросами: «когда» и «как».

– Кто еще знал? Кроме тебя и Сабиновича, кто еще знал, что Карен Перуччи забрала мою дочь?

Костлявая голова изучала его с заднего сиденья машины. Большие глаза были полуприкрыты, и все же светились в полумраке.

– Как ты меня нашел?

– Я здесь задаю вопросы.

– А я дал тебе ответ. Та жирная крыса, Йона, сдал тебе меня и Симми. Но кто сдал тебе Йону?

Детектив. Но только после наводки от Рори, что в деле замешаны «Короли». Рори . Из разговора в пабе Рори понял, что это были «Короли». Если тот дегенерат знал, что его организация осуществила похищение, то другим представителям его мира было известно еще больше.

– Твои старые друзья, «Короли», спросили бы адвоката, куда была увезена моя дочь. Этого посредника. Этого Оскара Холлоу. «Короли», они будут здесь?

– Думаю, да. Скоро. Возможно, даже займутся этой сукой вместо нас. Они очень тщательно заметают следы. «Короли» всегда на службе смерти. Но это не пойдет на пользу тому, что я задумал. – Олег весело улыбнулся, снова ощутив на себе внимание Отца и заметив растущую зависимость от него как от источника информации и даже как от руководства к действию.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Отец.

– Эта женщина. Ты должен спросить себя, что проще – избавиться от нее и того, что она возжелала, или убить тебя?

– Я – путь наименьшего сопротивления.

– М-м-м, я тоже так думаю. Но тогда ей придется заплатить двойную цену, возможно тройную.

– Цену? Какую цену?

– Ты. Твоя жена. Две свинки. Когда «Короли» будут оказывать этой суке большую услугу, устраняя проблемы и стирая историю, все будет иметь свою цену. Послепродажное обслуживание. Мы всегда зарабатывали большие деньги таким способом. А то, что всплыло, можно так же быстро похоронить. Понимаешь? Но никто не будет искать тебя, когда ты исчезнешь.

Отец заскрежетал зубами, пока челюсть не вспыхнула болью.

– Свинки? Не называй нас так! И никогда больше не упоминай мою жену, иначе я пристрелю тебя прямо здесь!

Пленник затих, но продолжал ухмыляться.

Мысли Отца вернулись к видео со Скарлетт Йоханссон, ее лицу, страху в ее глазах. Несомненно, запись с женой тоже ждала его. Отец закрыл лицо руками. О том, чтобы возвращаться в Мидленд, не могло быть и речи. Он уже принял решение.

Постепенно его мысли снова переключились на двенадцатифутовый забор, фонари, камеры, вероятность частной охраны с большим боевым опытом и соратников наркомана, который похитил его дочь два года назад, поджидающих за обшитыми кедровыми панелями стенами крепости. Со всем этим ему придется столкнуться через пару часов.

Быть так близко и при этом так далеко…

Неспособность довести дело до конца угнетала его. Он был куском лавы, остывшим и превратившимся в черный пористый камушек. Выброшенный на свалку, обугленный жестокостью и трагедией, которые принесла ему эта жизнь. И даже такая жизнь была гораздо лучше той, что известна большинству.

Он подумал о маленькой девочке, бегающей по дому в лесу, этому дворцу недостойных, злобных и жестоких людей, защищенному электрическим забором. Был ли в глазах этой девочки намек на улыбку? Когда Отец снова подумал о ее матери, он заплакал. И не мог остановиться. Издаваемые им звуки напоминали крики отчаявшегося животного.