Константин Образцов - Единая теория всего [сборник litres]

Знаете, что такое антропный принцип? Если коротко: Вселенная существует, потому что в ней есть люди. Вся совершенная небесная механика светил и созвездий, атомов, квантов и струн имеет смысл лишь постольку, поскольку осмысленность ее бытию придает человек. И я подумал тогда, что и продолжает весь этот непостижимый в своей сложности и грозном величии Универсум существовать потому, что на Земле есть еще люди, чьи души ему соразмерны.

А песня звучала, набрав полную силу, наполняла пространство, плыла над безлюдным ночным проспектом, над пустырем, уносилась через железную дорогу до далекой Чугунной; и запоздалый прохожий, подняв голову к единственному светящемуся в это время во всем доме окну, улыбнулся и бодрее пошел дальше своею дорогой, подстроив шаг к строю и ритму:

Два дня прошли в странном, подвешенном ожидании. Теперь можно было не сидеть затворниками в пустой комнате, так что даже казалось порой, что мы и правда просто приехали к друзьям на побывку: домашняя стряпня, разговоры о разном по вечерам, шутки, воспоминания – и так было легче переносить то внутреннее напряжение, которое нарастало тем сильнее, чем ближе становилась ночь пятницы, к которой бесстрастно влекла нас реликтовая река времени Полигона. О предстоящем деле почти никто не говорил; наверное, так солдаты перед атакой, чтобы забыться, рассказывают анекдоты и вспоминают о доме, сидя в траншее и ожидая сигнала.

Добрые наши соседи окружали Яну и Савву трогательной заботой; только Люська, повинуясь какому-то особому женскому чувству, относилась к Яне с неприязненной настороженностью.

– Вертихвостка она, – сообщила мне Люська категорично. – Втравила мужика в неприятности. Ей-то что, у нее папа – важный начальник, даже если поймают, домой вернут, да и все. А вот ему жизнь поломала.

Я подумал, что Люська и сама не догадывается, насколько она права в суждениях и характеристиках.

Сама же Яна чувствовала себя превосходно: совершенно пленила девчоночьим обаянием тетю Женю и Зину, с энтузиазмом помогала им по хозяйству, мыла посуду, чистила картошку и надраила полы и сантехнику в туалете, чем покорила окончательно.

– Такого отца дочка, а никакой работы не боится! – умиленно восклицали женщины, и в этом тоже были абсолютно правы.

Пока Яна очаровывала соседок, Савва занимал разговорами дядю Яшу. Как и многие люди труда, не получившие в своей жизни иного образования, кроме восьми лет в школе и двух-трех курсов ремесленного училища, тот отличался любознательностью и крайне поверхностной, но разносторонней начитанностью, которая позволяла ему время от времени атаковать Савву неожиданными вопросами:

– Вот ты, к примеру, знаешь, кто паровой двигатель изобрел?

– Дени Папен? – предполагал Савва, подумав.

– А нет! Древний грек, Герон Александрийский, еще до нашей эры сконструировал шар, который вращался силой пара! Я вот за баранкой всю жизнь – и в курсе, а ты хоть и академик, а таких вещей не знаешь!

Савва щурился, улыбался, от научных дискуссий и новелл про кванты воздерживался, но зато без всякого снисхождения обыграл дядю Яшу в шахматы, шашки, домино и даже в карточного «дурака», к которому тот прибег как к оружию последней надежды.

Я проводил время в разъездах. Нужно было сделать несколько важных звонков, а с учетом обстоятельств вряд ли разумно было бы названивать из телефона-автомата в соседнем дворе.

В четверг утром я первым делом позвонил на работу от станции метро «Удельная». На этот раз никаких надрывных панических нот у полковника Макарова в голосе не слышалось, и он был бескомпромиссен, как пудовая гиря:

– Товарищ капитан, приказываю незамедлительно явиться к месту прохождения службы!

Мне почему-то привиделось, что в кабинете он не один и что за спиной его полукругом стоят люди с непростыми погонами и строгими лицами, внимательно слушая мой ответ.

– Так точно, товарищ полковник! – бодро ответил я. – Выезжаю!

И повесил трубку.

О том, что будет потом, я старался не думать.

Затем прокатился несколько остановок в метро, сделал пересадку, и из автомата около «Василеостровской» позвонил отцу на работу. Папа был сдержан, хотя и явно обрадовался, сообщил, что мама чувствует себя хорошо, а домой к ним пока никто не приходил. Я предупредил, что сегодня-завтра им стоит ждать в гости моих коллег, и попрощался. Поразмыслил немного, прикидывая, как бы стал искать самого себя, опираясь на данные о местах телефонных звонков: учел бы предположительно используемый вид транспорта, психологическое стремление выбирать максимально удаленные от места расположения точки – и, чтобы сломать логику, проехал несколько остановок на трамвае до ближайшей «Приморской».

Странно, но здесь, среди пронизанных вечным соленым дыханием залива просторов, запах торфяного дыма ощущался сильнее и как-то объемнее, чем на окраинах, – должно быть, дело в ветрах и воздушных течениях. От метро можно было увидеть тот институт, где до недавнего времени трудился Ильинский: исполинский грязно-белый шар антенного поля словно парил в гаревой дымке над густыми зелеными кронами деревьев у речки Смоленки.

Я подошел к телефону, висящему на стене павильона метро, вытащил из кармана носовой платок, сложил вдвое, накрыл микрофон и набрал номер.

– Алло, я вас слушаю, – прозвучало глубоко модулированное женское контральто. Голос был таким, что я заслушался одной только приветственной фразой, но отозвался все же, преодолевая чары:

– Здравствуйте, Леокадия Адольфовна. Я – друг Саввы.

В трубке отчетливо щелкнуло.

– Пожалуйста, говорите, – невозмутимо предложила она.

– Он в безопасности и здоров. Передает привет и непременно свяжется с вами в ближайшее время.

Она молчала. Я тоже помолчал и добавил:

– Он скучает по вам.

– Я тоже. – И сказано это было так, что у меня словно теплая волна прошла по загривку. – Благодарю вас.

Я еще долго стоял, слушая короткие гудки в трубке.

Вечером в гости пришел Ваня Каин. Когда я заглянул в кухню, он сидел ко мне спиной, и я подумал было, что это Савва каким-то фантастическим образом снова оброс: мой друг детства отрастил густые волосы ниже плеч, косматую бороду, и только карие глаза смотрели из-под черных бровей по-прежнему чуть печально и словно бы извиняясь за беспокойство.