Константин Образцов - Единая теория всего [сборник litres]

– Порожняком пойду, на бумажный комбинат. И Ленька со мной будет.

Примерно через десять минут поезд пройдет по железнодорожным путям между Лесным и Чугунной; я, Савва и Яна будем скрытно ожидать его, укрывшись в «прериях». Чечевицин притормозит, даст два коротких гудка, если все в порядке, и по этому сигналу мы должны будем добежать до тепловоза, куда сядут Савва с Яной, а я вернусь обратно, к дому. Там меня будут ждать дядя Яша и Деметрашвили, мы погрузимся в «Запорожец» и стартуем в сторону Выборга с тем, чтобы не позже чем через полтора часа оказаться рядом с полустанком Верхне-Черкасово.

– Там шоссе ближе всего к железной дороге, да и место глухое.

– Сто тридцать километров от нас, дядя Яша. Успеем за полтора часа долететь?

Дядя Яша заверил, что «машина – зверь», и все единодушно признали этот аргумент весомым и не подлежащим сомнениям. У полустанка Чечевицин снова должен дать два коротких гудка – или один длинный, если что-то пойдет не так, – мы подхватим Савву и Яну, посадим в машину, и…

Тут в стройной конструкции плана зияла дыра.

– По трассе километров шестьдесят получается, может, проскочим? – неуверенно предположил дядя Яша.

Я покачал головой.

– Это вряд ли. До первого поста ГАИ или патруля доедем, и все, конец маршрута. А патрулей сейчас там предостаточно.

– Ну, ты же с удостоверением? Можно как-нибудь объяснить… да и темно будет, авось не разглядят…

– Но если разглядят, то никакое удостоверение не поможет. Нет, это на крайний случай, если ничего другого не придумается.

– Не драться же с милицией, – заметил дядя Валя.

– Нет, не драться, – решительно подтвердил я и подумал, что если дойдет до дела, то мне придется поставить этот тезис под сомнение.

– Нужна машина такая, чтобы никто не стал останавливать, – размышлял вслух Ленька. – Милицейская, например. Или вообще с номерами госбезопасности.

Я посмотрел на Яну. Она отрицательно качнула головой.

– Или пожарная, – продолжал Ленька. – Чтобы с сиреной.

– О пожаре по открытому общему каналу сообщают, – ответил я. – И пожарным командам, и медикам, и милиции.

– Хорош ты будешь на пожарной машине с сиреной ночью в лесу, если нигде ничего не горит, – поддакнул дядя Яша.

– Ну и что, торфяники же тушат? – упрямился Ленька.

– А где ты ее возьмешь, машину пожарную? Ты еще вертолет предложи!

– А что, идея!

– «Скорая помощь», – негромко произнес Савва, а Деметрашвили тут же воскликнул:

– Дато!

Вскочил из-за стола и выбежал в коридор, чтобы позвонить сыну.

Ленька продолжал развивать тему про вертолеты и сельхозавиацию, пока из коридора не донеслось: «Тбилисоооо, мзис да вардебис мхареооооо…» [32] «Тбилисо, мзис да вардебис мхарео» (груз.) – «Солн– ца край, полный роз, – Тбилиси!» – первая строка песни «Тбилисо», одной из самых популярных грузинских песен, неофициального гимна одноименного города. – и Георгий Амиранович, появившись на пороге, не воскликнул победно:

– Будет «Скорая помощь»! Датошка договорился, сказал, что якобы теще вещи нужно перевезти. В одиннадцать будет на месте!

И добавил смущенно, немного смазав грянувшую овацию:

– Только, это… сто рублей надо.

Яна заверила, что располагает такими средствами, и всеобщее ликование возобновилось. Женщины охали, как охают они обычно, беспокоясь, но втайне гордясь героическими своими мужчинами, мужчины храбрились, и все были сейчас карбонариями, партизанами Гарибальди, испанскими коммунистами и героическими подпольщиками первых, романтических революционных времен, и лампа светила над картой и планом, исчерканными красными и синими стрелами, и дядя Яша провозглашал: «Ну, за победу!», а ему отвечали «За нашу победу!» – а дядя Валя Хоппер, раскрасневшийся, в расстегнутой настежь рубашке, растерявший пижонский лоск и возвращающийся к корням буквально на глазах, уговаривал чаще встречаться и приглашал всех за город:

– У меня приятель – директор дома отдыха на Карельском перешейке! Вот закончится это все, возьмем автобус, поедем, шашлыков нажарим, в баню сходим, посидим душевно! Савва, Яна, и вы с нами, чтобы все вместе! – добавлял он, забывшись, а над столом снова грянуло:

– За победу!

– За нашу победу!

Я взял Яну за руку и вывел в коридор.

Глаза ее светились в сумраке, как звездное серебро. Я прижал ее к стенке между дверью и телефоном и молчал, пытаясь собрать вместе мысли, разбавленные коньяком. Она смотрела на меня снизу вверх, насмешливо прищурившись и вздернув веснушчатый нос.

– Не дай бог, если с кем-то из них что-то случится, – наконец сказал я. – Понимаешь? Я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал. Не дай бог.

Она фыркнула.

– Ты когда так говоришь, кого имеешь в виду? Какого бога?

Я покачнулся, но устоял на ногах и стукнул кулаком в стену.

– Все равно. Не важно. Я тебя предупредил. Не дай бог.

Она осталась стоять в коридоре, а я направился обратно на кухню, стараясь держаться прямо меж медленно плывущих по кругу стен.

Там дядя Яша обнял могучей рукой дядю Валю за шею, едва не согнув вдвое, и медленно вывел гудящим басом в наступившей враз тишине:

И посерьезневший Чечевицин откликнулся с другого края стола:

И подтянули, вступили женские голоса тети Жени, Зины и Люськи, и Георгий Амиранович вплел баритон в общий хор, и дядя Валя Хоппер вскинул вверх костлявый кулак, подпевая высоким тенором:

И все разом уже, в полную силу, соединив звенящие голоса, как звучащие в унисон души:

Я стоял, прислонившись к дверному косяку, глотал невесть откуда взявшиеся слезы и вспоминал, сколько раз вот так пели мы эту песню все вместе, с отцом и мамой, и вспомнил еще вдруг сейчас, что тетя Женя девчонкой пережила блокаду и ее вытащили из разрушенного бомбой дома, зимой, после того, как она пролежала в руинах почти сутки, окоченевшую забросили в кузов грузовика, чтобы везти в общую могилу, но чудом заметили, что она жива – но вот только детей у нее после этого быть уже не могло; что у Деметрашвили на фронте погибли отец и два старших брата и у его старенькой матери дома, в далеком Гори, хранятся две посмертные Золотые звезды Героев и шесть солдатских медалей «За отвагу»; что Чечевицина-старшего мать спрятала в подполе деревенского дома вместе с сестрой, а ее саму фашисты угнали в лагерь, где она без вести сгинула, как сотни тысяч других матерей, и что сам Чечевицин до конца войны обретался в партизанском отряде сыном полка и сыпал сахар в топливные баки, а песок – в стволы «Тигров» и «Пантер»; вспомнил, как отец рассказывал про работу в две смены на заводе в блокадном городе, и про то, как ночами тушили с другими такими же ребятишками зажигательные бомбы на крышах; что сестра его погибла в разбомбленном немцами эшелоне вместе с сотнями ленинградских детей, которых вывозили в эвакуацию; что у дяди Яши на спине рваный шрам от пули из «парабеллума» – комендант его городка развлекался стрельбой по мальчишкам…