Константин Образцов - Единая теория всего [сборник litres]

Впрочем, все обошлось.

Мы добрались до дома за четверть часа до полуночи. От пешей прогулки я немного взбодрился, и стало казаться, что все закончится хорошо. На кухне, несмотря на поздний час, горел свет и слышались приглушенные голоса. Яна тихонько постучала кулачком в дверь комнаты.

Дверь открылась.

Я зажег свет. Раскладушки стояли заправленными, без единой складки на одеялах, на столе аккуратно составлены пустая миска, тарелки, чашки и чайник. Мой матрас все так же лежал у окна. Простыня на окне была похожа на саван, который вывесил на просушку вышедший прогуляться мертвец. Все оставалось таким же, как утром.

Только Савва Гаврилович Ильинский исчез.

Мы с Яной переглянулись и через секунду догадались одновременно, бросившись по полутемному коридору на кухню едва не бегом.

Порой приходится слышать в разговоре заимствованную из классической русской драматургии идиому «немая сцена» – это когда в неподвижности застывшие персонажи самим молчанием своим и напряженностью поз выражают больше, чем можно было бы сделать словами. Признаться, применительно к описанию реальных историй из жизни я всегда считал это некоторым повествовательным преувеличением – ровно до того момента, как такая немая сцена разыгралась, едва мы с Яной появились на пороге.

В кухне ярко горел свет. Савва сидел за столом у окна, спокойный, причесанный, чинно сложив перед собой руки. За ним по обе стороны, как часовые вокруг плененного «языка», возвышались дядя Яша и Георгий Амиранович: дядя Яша, с сосредоточенным видом ожесточенно курил в открытое окно, Деметрашвили был мрачен, как горец, обдумывающий набег в отмщение кровным врагам. Люська сидела и смотрела на Савву, горестно опершись подбородком на ладошку; тетя Женя стояла у плиты, сложив руки на животе и покачивая седой головой; Зина Чечевицина, расположившись напротив Люськи, казалось, готова была разрыдаться, ее супруг задумчиво поглаживал жену по плечу, а Ленька, устроившись на табурете и широко расставив ноги, словно для большей устойчивости, смотрел перед собой, приоткрыв рот.

Яна потянулась рукой к открытой сумке. Я перехватил ее запястье и громко сказал:

– Добрый вечер!

Все разом повернулись к нам.

Одно долгое, как вечность за пределами Контура, мгновение длилось молчание – а потом все разом ожило и пришло в движение.

Зина Чечевицина расплакалась-таки, прикрыв рот ладонью; тетя Женя всплеснула руками; дядя Яша вышвырнул папиросу в окно, одернул свою военную рубашку и направился ко мне, едва не печатая строевой шаг, но его опередил Деметрашвили, который крепко сжал мою ладонь и произнес с чувством:

– Атабой, биджо! [31]Горжусь!

Он еще жал мне руку, я пытался осмыслить услышанное, а вокруг уже суетились и голосили, а Люська, глядя на меня мечтательно-увлажнившимся взором, бессвязно восклицала:

– Витька! Какой ты!.. Я всегда, всегда знала, что ты такой!..

…а дядя Яша хлопнул меня по плечу так, что едва не сбил с ног, схватил едва освободившуюся от пожатия Деметрашвили руку своими огромными лапищами и произнес:

– Прости, я же не знал! Молодчина, Витюха!

…а тетя Женя вдруг обняла Яну, к вящему ее смущению, расцеловала в обе щеки, отстранила, держа за плечи, и умиленно проговорила:

– Так вот ты какая! Хорошенькая! А маленькая!

Яна зарделась, растерянно глядя на меня, а нас уже тянули за руки, и женские голоса второпях перебивали друг друга:

– Да что же это, да как же, да мы сейчас!

– Ой, вас же кормить надо! Я как раз котлет накрутила!

– Вот я всегда знала, всегда!..

– Может, выпить хотите? Яша, ну что ты стоишь! Неси давай свою заначку, будто я не знаю, что она у тебя в кладовке за колесами спрятана!

– Витенька, Яночка, садитесь, садитесь!

Только Савва во всей этой кутерьме оставался спокоен и чуть улыбался – наверное, так же, как после успешной первой защиты проекта универсальной бинарной волны, да Ленька Чечевицин по-прежнему сидел, раскрыв рот и глядя на меня, как на героя космоса, вернувшегося с орбиты.

Мы сели. На столе мигом очутились дымящаяся отварная картошка, тарелки и вилки, подобно выбегающим на построение бойцам дробно застучали толстыми донышками рюмки, выставленные на стол и готовые принять в себя извлеченную из тайника «Московскую особую», и обязательный для этого времени года арбуз торжественно увенчал пурпурно-бархатной мякотью взрезанного своего нутра незамысловатый ночной натюрморт.

На несколько секунд воцарилось то особенное молчание, какое всегда возникает, пока кто-то один сосредоточенно разливает по первой рюмке. Я думал, как бы половчее спросить, что, собственно, происходит, формулировка не складывалась, но меня опередил Георгий Амиранович, сообщив веско:

– Савва Гаврилович нам все рассказал.

За столом заохали и закивали. Савва тоже кивнул и посмотрел мне в глаза.

– Можно узнать, что именно? – осторожно поинтересовался я.

– Так правду же, – спокойно ответил Савва. – Чистую правду.

Я чуть за голову не схватился.

Выяснилось следующее.

Оставшись один, Ильинский поскучал в одиночестве в комнате, еще немного поспал, снова поскучал, а потом испытал позыв естественного физиологического свойства, вызванный съеденными пирогами и выпитым чаем. Как человек, хоть и привыкший к жизненным трудностям, но все же интеллигентный, ведром он пользоваться не пожелал и потихоньку пробрался в уборную. Хотел было вернуться в комнату, но как раз в это время тетя Женя принялась жарить котлеты, от которых исходил такой вкусный, манящий дух, что противиться ему не было никакой возможности, так что Савва заглянул в кухню. Тетя Женя его не узнала, зато сразу узнал дядя Яша, тоже подтянувшийся сюда на ароматные запахи. Он для верности раскрыл «Ленинградскую правду», посмотрел еще раз напечатанное объявление «Внимание, розыск!», убедился и решил принять меры. Сначала, конечно, хотел просто вызвать милицию, но Савва впечатления опасного головореза не производил, а дядя Яша был человеком не робкого десятка, уверенным в своих силах и изрядно скучающим от пенсионного ничегонеделания, а потому решил сначала разобраться во всем сам. Он усадил Савву за стол и принялся задавать вопросы. Ну, а тот и ответил.

История получилась такой, что самому было впору всплакнуть.

Из рассказа Ильинского следовало, что Яна была дочкой невероятно высокопоставленного партийного работника, из тех, которых простые смертные видят разве что на портретах в красном уголке и на транспарантах, что носят на демонстрациях. Потому, объяснил Савва, и имя ее не указывалось в оперативных ориентировках. Случилось так, что они случайно встретились – в лектории общества «Знание», а продолжили знакомство в Публичной библиотеке – и полюбили друг друга, что очень не понравилось начальственному отцу Яны, который прочил ее в жены сыну министра. Савве стали грозить статьей и тюрьмой, но чувства оказались сильнее, и отважные влюбленные решились на отчаянный побег со всеми вытекающими отсюда последствиями.